Лапанька Валтазар Еремеевич встал, откашлялся, ровно в трубу, отправил до долу штаны у Санька, наставил струк и забасил со своей косой сажени.
– Ну, что тут говорить, сплошал Сахатко… Намедни в ночи, как назначенный, был отправлен в дозор подрывать семейно доверие и гоношить в медленно крадущихся на Седьмицину Пядь ночных поездах…
– Да ты не зори, увалень! – вспыхнула Наталья Федотьевна поперёк. – Не с ходу давай, утерпись!!
– Не встревай, Натали! – осадил адвокатку Илья-верховод. – Ты здесь представитель официоза, а не комитет матерей! Дадим слово тебе…
– …Нагоношить-то он, Сахатко, нагоношил… – продолжил свой крепкий влаз Валтазар. – Взял уже в оборот достойно молодую семейку из подкреплённых уж года как три. К ним забился в купу под видом горемыки-мальчонки котомочного и свой начал соблазн… На соблазн его поддались легко и муж-кандидат, и невестка-студентица той жены-воспитывательницы. Но особо на искус пошла эта сама жена и тем более мать! Кх-хэ!.. Ей добрал Сахатко оборотами, да своими прикидками так, что не уследила она за своейной дитёй, и трёхлетка Эльвира, по батюшке Метростроевна, отправилась в странствия, в одинокую, по железному поезду. Сахатко же, партизанский наш сын и брат, не обратил! Ноль-внимания на недоимку ту, упустил… как заботен был очень студентицей… Эх и кха!.. И пока вкругаля развлечение шло под пролетающий, как говорится, в окна перрон, то малолетнее баловство добралось до иного совсем конца поезда и наделало там переполох… Не обозвавши имени-отчества, рассеивало плач и тревогу на весь больше не спавший вагон и требовало доставить к нему материнское начало, которое временем тем беззаботно с Сахаткой, да и с невесткой еблось… А как вскрылась недоимка та, да семнадцатилетняя мать бросилась в слёзы не по причине оргазменной, а по причине случающегося ещё с женщинами недоверия к составу железных пламенных поездов!.. Ага… Так и обыскались потом друга друг те два полюса полевого волнения, не использомамши даже средств аварийной связи с бригадиром кондукторов… Сахатко же, по устранении этого своего наставшего на весь поезд производственного деффекту, был, к тому же, немилосерд с приставшим к нему на законовых обстоятельствах бригадир-ревизору, чем и оказал дополнительно к жутко-конфузу свому вдобавок и неприветливость… гавнюк... Ух! Я кончил!..
Оповестив таким образом собрание, Валтазар застеснялся немного, вынул и ушёл собой в тень на оскол от векового бывалого пня. Санька с мокрым очком остался теперь уже очевидным виновником. Наталья Федотьевна не утерпела и та:
– Басаврюк малолетний, племя уродьево! – недозволительно выругалась. – Как же ты малышню-то проспал-проебал, чудо-чудное?!! Я сама щас приставлюс к т..тибе, ахламонова стяжка красивая!!
– Наталья, заново упреждаю – остынь! – подошёл и погладил иё по промежности верховод. – Ты сызнова не в роль встаёшь! Готовсь адвокатничать, а не зря гоношить, тебе скоро уж… Кто у нас следующий возмётса за прения?
– Больно уж ты скор на самосуд, Валтазар! – встал из сидных рядов Недотыкамка Сидор Кулич, расправляя матню и настраиваясь Саньке в бздельник залезть. – Как ты быстро к итогу пришёл!
– Так у Сахи жопа ядрёная, белая… – заоправдывался бубоном из тени Валтазар. – Очко же тугое всегда… да и готовился я к выступлению, почитай што с утра…
– Я вам так расскажу – происшествие это не происшествие, а позорный и жуткий спецально разор на всё наше общественно мнение! – круто забрал сразу Недотыкамка Сидор в охапку к себе, да и было с чего: от Валтазара была мягка Санькина задница мокрою и не обязывала к себе долгий подход; Санька аж закряхтел, дуя щёки с усердием, да в коленях дрожа… – По над нами угрозой фашизм стоит, а городские коммунары нас подымают на смех ежечас: «партизанский режим»! Мы как между огней ситуация!! И в этот ответственный миг нам такого спускают леща и такой подставляют под нас голый зад, что иб..би нехочу!! И Лиссандр после этого нам, предлагаю, не друг и не брат партизанский проверенный в многих и многих походах и проделках дотошных! А нет – пусть он будет, как славная блядь: дня на три поставить в дозор подпирать наш дощатый забор, да выпрашивать у гостей с оккупантами их гостевой хлеб за крохи любви! Али на трассу-шоссу его с голой задницей… да… выбросить, на шоссу: пусть проходящие армии пообслуживает с вывеской «Бессердечный позор!», обьясняя кажному встреченному всё сызново… да… про то, как подвёл под алый пунц любимую Родину!! Да сподобится знать уж тогда, как партизанское, ему родное движение подставлять под монастрелл… Ага… оприходовал… Всё моё мнение!
– Молодец, Сидор, верно сказал! – одобрил его верховод Илья Громовой. – Кто ещё хочет высказаться?
– Заебали уже! – сообщил Санька, трогая за мокрую-липко пробитую дырку в заду и пытаясь по гордому распрямить затекший чуть стан. – У меня пересменка, валите нах… Я отпрашиваюсь на уборную!
– Ну, штож! Передых назначается в прениях – давалка скатилась в отсутствие! – засмеялся, вращая ус, Илья Громовой. – Но в умах не расходимся – готовим привет пиздюку этому недостойному партизанского звания на пришествие!..
Санька вмиг, почитай, обернулся – чего там, чай не выдумывать што, дело-т пошти кажнодневное, обычное. Раз, и вновь на кругу, жопа белая. Стоит, пока никуда, как одно вам ни в чём несведение…
– Что повыпучилась, как игорна каза! – слега загрубил с панталыку особого активист молодёжи Болтовой Игор Кузмич. – Подставляй уж розетку, коль знаешь как! Илья, што за заминка, вели ей платье кверху драть!!!
– Отъебут… – тихо охнула та «игорна-каза», Санька-крашена; да вся покрылась парчою в конфуз перед мужним собранием.
– Ладно, Игор, не дуболомь, как ярило-бычок! – Громовой дал отворот молодому прожектору. – А ты, Санька, как помнишь за что отвечать, так и будь добра разганешись… Помнишь хоть, али стыд все глаза заневестил уж?
– Помню… чего… – глаза у красавицы долу горят синим пламенем, а щёки розовеют вовсю: надо юбку сымать…
Но недолго уже ерепенилась – чай жжот жопу вина! – и накинула платьюшко цветастым подолом на зад. Стала красива видать, как уткнула в коленки, да выгнулась белой лебедью на общественный всем обзор-обсуждение.
– Я наддам, командир! – лихо выискался партактив Антуан Ничипор Егорович. – Мне у Саньки всегда пизда нравилась: и в разбор, и как с ей на разведку ползти!
– Ничипор, не блудь! – верховод сам держался за хуй, чтоб на партизанскую юницу тот штаны не порвал. – Излагай, как партактив, соображение!
– Изложу! – самоуверенно заявил Антуан и головою боднулся под тут и повлажневшие губы пизды. – Шурка – девка управная, говорю: и на фронт с ней идти удовольствие, и в тылу отсидеться не грех, без забот не оставит! И знаем мы Александру Проймочку не первый день, да и не по первому году ебём, тоже нужно учесть… И хоть случаются, прямо скажу, недостатки у ей в конституции, когда через день она сама обращается невесть во что и сама может раком поставить угодно кого и даже оскорбление нанести партактиву и партии, но… Но, скажу вам по честному, Санька нам дорога, как товарищ и дружка сердечная. Оттого попрошу: нехуй вам сильно девице наддавать в межкрендель! Ну, сзевнулось случайно в ночи, что поделаешь… Может быть ей, девке нашей сознательной, захотелось, вконец-то, повыспаться вместо ваших бессонных дозоров в пути…
Расслабившая было уши Шурочка поднапряглась вся и недовольно взбрыкнула задком.
– Хароша, Шурка!.. – одобрил её Антуан, удерживая крепкой хваткою в поясе. – Я и говорю – покрути, так мы с тобой на дни в такой позамылимся гарный поход!.. Продолжаю всем вам, несознательным! Встали вы сильной горой за утерянное дитё? Всё по правилу?! А усмотрели, ага, что пред вами не совершеннолетняя блядь, а само-то дитё маломерное?!
Шурка крутнула бархатной попочкой так, что любому бы с корнем повыломала. Окромя партактива, конечное…
– Вы настали ребёнка крушить в голу задницу! – продолжил, держась, да по-крепкому радуясь Санькиным недоволь-выкрутасам Ничипор Антуан. – А я так вам скажу – недостойное это занятие! И предлагаю выдать нашу Саньку, как тайну партизанску сердечную, ёйной маменьке, Анастасии Димитриевне! Потому как и неприветливость у иё от того, я считаю, что устала девка от вас, партизан… С вашей ё..- партизанщиной! Потому как стомили иё, и она уж брыкается-просится – изо всех сил, да до маманьки в
