дом свой, как он спит без тебя, а вот нет…
Долго рассматривали друга друг после того, как всех третий сон поотпустил, да сидели, шкода в глазах, совершенно тверёзые, да ни с того кажн на кажного жадные…
И досиделись себе: концов на конце, от подобных утех, встал между дозорным общественником Иваном Васильевичем и почётом села Мудр Заветовичем вопрос на ребро: чья давунья ссыт пооткидистей? Чья аврора-звезда сумеет отклячиться так, что струя из-под паха дальнее повылетит? Слава те, в сидень сидеть довелось девкам, впрямь, сплошной вечер и ночь наскрозь, поди берега у их нежно-запруд полным полные!.. Чёрт-те шо, если взять по разумному и за тверёзые шкирки – спросить: вы умней себе соревнованиев не придумали, передовики всей селовой общественности?!!
Но коллективом женским своим, как ни странно, были поддержаны и, что даже, одобрены, а потому и некому стало спросить. Да’Лида Знатья всё из-за того на такой срам пошла, что в тот вечер, возможно, против обычая своего сама ненароком стопочку отведала из взрывчатого вещества грань-бутыли той, да уж больно жарка была ночь напролёт под крылом иё Оленька. А Оленька ведь и весь вечер всю ночь хохотала уже над пьянствующими весельчаками – над дедом Мудром, да над батькой Иваном – и с малолетнего многоглупия своего ещё и не сообразила себе в толк, на што подряжается. Вот и вышли в мороз на утренню серо-светлую рань…
Снег лежит сизарём, да сиренится. Звёзды последние украшают собой скоро солнечный небесный край. Да едва заметна пурга меж сугробов позёмкою стелется-прячется.
– Становись, мои умницы! – Иван Васильевич отмерял линию старта радению по нетоптанной полосе от туалета уборного до сараюшки-овинчика. – Заголяй цвета раком в прицел!
– Отставить сермяжную власть! – Мудр Заветович окоротил Ивану Васильевичу его головокружение от успехов. – Думай, Ванька, запредя, чем выискиваться в командоры бабьего племени! Куда ж тут голу жопу целить, кода ветродуй? Лихо ли застудить девке хвост, неразум ты отрепьев чипок! Я-ть те всыплю в гузок, погоди, как заметну хоч одну из села у фельдшерицы Малой Солдатихи в гостицах!! Ты прогрей-то окружность воздуха! Прогрей, молю я т..тибя за ради дитя пола женского твоего и моей тоже женской жены!!!
Лукоил Мудр Заветович стоял средь сереющего утра и пихал пальцем на вид Ваньке-ослуху в сторону своего индивидуально-передового трахтора, которым в жаркую пору бороздил он рассветный совхоз.
– Ну ты и расходился тут, дядько Мудр! – остыл внемногую Иван Васильевич. – Делов-то всего, что пердячего пару железным конём поддать. Я вот щас…
И, взобравшись в кабину, умело привёл тово сталь-коня до сортир. Обпёр его аккуратно об угол пошти, да наддал вентиляторный подогрев у него из раструб-хвоста. Потеплело кругом, стала таять у старта черта.
– Другой наворот! – согласился теперь Мудр Заветович. – Разганешайсь, претерпелки подмокрые!
Стали – выпятились.
Оленька так-сяк ещё, подол на голову, прощелка девчачия, узкая, только жопа вверх розовым оком топырится.
А вот Знатья Порфирьевна как поразвернулась своим кораблём, будто бела ладья из волн вынырнула! Жопа охватиста, подобрана, сдобна, кругла. Пизда меховита, с прогубием выпукло норовит лопнуть настороны.
Да отжала Знатья ещё по какой-то своей женской опытности изо всех силёнок холмы белы ручками – раскрылась так, что аж дух забрало у судейства и зрителей! Тут Ивану Васильевичу до того захотелось ей вставить скорей, что с трудом и сдержал… Только трахтор его молодецки всхрапнул жеребцом.
И вот напружинились обе…
– Приготовились… – Иван Василич команду подал, свисая чуть не до земли к ним из трахтору, дабы метче глядеть. – Старт… Внимание… Марш!!!
Ох, и пошло веселье в две озорные струи! Мудр Заветыч давай хохотать – уж и занозиста же Оленька Ванькина, вон отклячилась рачки как, што стал светлей белый свет от прозрачно сверкающих капелек! Знатья ж Порфирьевна и вовсе такой бурный пустила поток, будто порешила поубавить снегов на дворе, да и смыть всё нежданной весной! Иван Васильевич долго довольно терпел это дело из своих неудобств свеса с трахтора. Всё ж серьёзен был, да всё норовил подкорячицца поближей под любую из пёзд промочающихся… Там увидеть чего порешил?! Настающий уже божий день?! Трахтор ревёт, девки хикают… Вдруг… Трах-та тара-тах-та! Хаердым!!! Бах ага!!!!!!!
Покренился деревяшка-сортир под плечом у стального коня – не сдержал Иван Васильевич в своей горячести рычаг-стремена. Девки в писк, Василич им под ноги в снег, трахтор по двору на прогулку по зимнему утречку!
Как с минуту, показавшуюся с овчинку аж, гонял за ним по двору Мудр Заветович…
Как остался от сарая-овинчика древнего только холостой курий шесток…
А от доброго сортира удобного лишь кромешная крошка настругана…
Потом меряли – хоть и хороша была пушка у Знатьюшки, кучный бой, могучая класть, но видать любовалась, как женщина, на заголённый у Оленьки зад, да милостивилась над Оленькой: мало того, что струю криво сложила, но и произвела недобой… Оленька ж тужилась изо всех, не стесняясь их смехов с присутствиями, и высоко вверх взводила милашку розовогубу свою – вот и выйграла!
Призом-пряником тешилась после, целуемая Знатьей Порфирьевной, и хотела уже по-настоящему спать…
Тем же утром, как всем заспалось, побег Иван Васильевич на сельсовет за гвоздём для крепления натихоря сортира дедамудровского.
Но не сложилось навдруг, потому как, ровно на ту беду, поселилась в сельсовете пронемецкая бюрократия. И тот немецкий народный христопродавец Аперитив Неккерман, взявший к себе промеж прочим в монополию снабжение села металлической разностью не дал ни полкило дефицита, а заслал, вражий денщик, шлёпать с утра на совхоз, имевший будто, со слов инвентариста-кладо́вщика, у себя в хозяйственных закромах сказочно-полноценный запас металл-крепежа…
Но помимо вожделенного гвоздя обнаружил-застал Иван Васильевич на красном совхозе «Заздравный Рассвет» картину развращающего воздействия. Руководство-начальство совхозное оставленное, как на развод, для соблюдения оставшегося имущества, в тылу оккупации предавалось разврату карьерного свойства. А совхозные девоньки, в столь же обобщённом их количестве двух, в секретарской прихожей безтрусо еблись.
Соня Егорша Прокопьевна, бухгалтерка и краснознамённая отдаивательница со стажем, развалилась на секретаркином деревянном столе между писной машинкой и стопками ещё не изведённых бумаг. Зад иё высок вздымался на поддерживающих его локтях, а служебный халат гулял всей своею пространностью в расположении лишь поясницы и вмощён был подстилкой ещё под эту сдобную задницу.
А рождённая совхозным правительством секретарка-машинница и пополам с этим юная тракторка Потетень Аланья Рассветовна стояла на голых коленках у толстожопой бухгалтерки между ног и пролизывала ей вкус в пылко-мягкой ущелине. Обеим влеклось хорошо – Аланья Рассветовна, распунцовевшись, мотыляла на стороны головой, а бухгалтерка вовсю елозила жопою по сметаемым всё дале бумагам стола. Обе помыкивали и утробно урчали, роняя слюну…
Иван Васильевич спросил «Можно к вам?» и, не получив ничего вразумительного себе в ответ, решил действовать сам и направил ботинки в начальственный кабинет.
– У них… Ах!.. У них нельзя… Ааа-х!! – донеслось до него спозади. – Ааааххх!.. У них там… совещание!.. Ай, Айечка! Ааах!!!
Оборотивши взор, Иван Василич поизумился слегка: наставленье цеушное ему выдавала не секретарка Аланья, а непричёмная к власти бухгалтерка Егорша Прокопьевна, оканчивающая Алочке в рот… «Спорный, дружеский коллектив…», себе сообразил Иван Васильевич с чувством внутреннего уважения, «Одна за одну, штоб подружнице не захлебнуться такою слюной!».
– Совхоз, не терпи бюрократию! – посоветовал лозунгом Иван Васильевич двум растрёпанным любицам и смело шагнул наперекор в кабинет.
Совещанья никакого, конечно же, не было. Так, проформа одна. Был лишь один факт над лицом. В
