ушёл на Турксиб и впоследствии из надлежавшей мне образованности добыл только очки, предмет всей почтительной гордости не на одно лишь наше село!
А правда-неправда, тут всё же, наверное, сам попробуй возьмись… Как? Когда вроде ведь не был там и не видишь уж тех, кто умел бы там быть в той войне?.. Непросто, конечно… Тут что-то с сердцем… Как говаривал дед Лют Кузмич, ещё первой наш седой ветеран, «Анахату-то шевели, твою мать! Не то она рано-поздно тебя шевельнёт!». Верно, от нежданной любви увернуться сложней, чем от брызжущих пуль…
Будет время – всё станет не так. Возведутся мосты понимания, и наладятся стерни ещё небывалой любви. Станет мир очень многим широк, увидица то, что мечталось давно, да по тихому складывалось… Когда-то настанут крыла не только у вольных птиц аистов. В насквозь прозрачной душе красив каждый штрих… И вот тогда (ты всё ещё помнишь многое, dvar?)... вот тогда дети… будут… нас помнить… возможно… и кристально-волшебный флэймболл над изящным изгибом кистей вечной юности может быть сумеет увидеть и нашего пламени чувств нечайный отсвет…
Но ведь спросят ещё – чем же кончилось?
Зачем – «кончилось»? – отвечу тогда.
И поясню уж совсем почти что до конца.
…Прошло много лет с тех пор, как отгремела война. Оленька вышла замуж и уехала с Илли и Отто учиться в восточное Конго. Оленька училась на врача-гинеколога, Илли – на энергетика, а отставленный от армии обер-лейтенант Отто Вольксвагген на сионист-прораба светлого будущего. У Оленьки первый курс проходил в декретном заочии, поскольку навеяла ей та предпобедная ночь округлость животику и дополнительное внутреннее сердцебиение…
Но вот что во всей этой истории удивительно, так это то, что ебали немцы Оленьку вроде как все втроём, а ребёнка Отто Вольксвагген в приказном порядке утвердил считать только своим.
«Молод ты ещё, господин обер-лейтенант!», почём зря убеждал его рассобачившийся на местных нравах и бульбаш-картошке усатый Фриц Шнайдер в прощание, как расставались в Полессье, «Под себя жмёшь, имперский ты эгоизм!». Но обер-лейтенант не слушал в любую пору своего верного друга- фельфебеля, оттого как чем-то считал себя белее других. Как, словом, нацист. Поставил на вид лишь бравому денщику, как застрявшему напрочь в гостях и не желающему возвращаться на Фатерленд. Да подарил именные часы с надписью на исконно-арийском «Aum Bhakta&Aurum».
Так и жили потом. Обмолвлялись в наших краях ещё, на все Аисты, всем треугольником; а уж регистрацию брака проходили в той Африке. Сына назвали Ганс, дочь Махой, а Игнат и до сих пор партизан…
Unloading
Ангел Любви. Колхозная терма
“Ангел (суть, несущее Свет – ант. слав.-греч.) – существо высокочастотных энергий, свободное в материально-телесных проявлениях (формах). Обладает рядом уникальных способностей (temp- воплощение, динамическая визуализация, интенсив-реорганизация окружающей среды, etc.). Ярко выраженной отличительной чертой имеет высокий коэффициент светопередачи, вследствии чего оставляет за собой во времени/памяти след любви, радости, понимания и др. проявлений душевного тепла.”
Малая советская энциклопедия. М. 2017. Т. 1.
Было лето и было тепло. Он любил, когда так. Он и зиму любил, и весну вместе с осенью, только летом – удобства особые. Очень многим из тех, кто понравился сразу навдруг, необходимости нет никакой помногу сымать: раз, и видно уже – пред тобой человек, жопа голая…
День обычный. Четверг, а быть может суббота. В этом редко разбираться пытался, а оно ведь и правильно: разве разница есть в какой день тебе чистым ходить? А у него в Чистый День забот полон рот, шутка ли – целый мир облететь! Ерунда дело, собственно: мир не мир, а укромный один уголок, золотая страна, если летом брать, когда в пояс тебе снится жёлтая зрелая рожь… Так собрался и так полетел.
Хорошо… ветер ввольную… Курится над полевым станом дымок: то издали слышно, как варится ароматный украинский борщ в котлах, бульба в чанах кипит, торопясь на встречу-свидание с потакающим ей хруст-огурцом, да вскипает из-под столов горилкою праздничный перца-самогон. Эх, и вдосталь же будет отведано! Ну да того дымка дух ему по боку. Дальше влёт, туда, где парит высокой жестяной трубой колхозная баня на утеху сердцам – женский день до обеда заканчивается…
Затревожился в просторной прихожей солнечной пустотой и на пороге уже раздевальни смекнул – опоздал. О-по-здал… опоздал… опоздал! Слишком долго кушак подпоясывал! Слишком долго брюхо растил на печи! Слишком долго валялся собой, да котейку по ухам почёсывал! А ведь любилось-то как поприжаться меж жарких боков в парной третьим лишним в самый женско-девичий разгар… Ну да зато…
Милая женщина с полной налитой грудью и пахнущими потом полей подмышками стояла одна- одинёшенька, уже раздевшись, у входа в душевое отделение колхозной бани. Не войдя ещё в душевую комнату, она источала напитанный солнцем, животно-лакомый запах трудового пота и свежести. Спору быть не могло: такой раздвинуть при случае объёмные белые ляжки её, да всмотреться в отороченное мягким мехом окно было просто одно удовольствие.
Действовал с напором обычным своим. Поднырнул под живот затомившейся вмиг жаром женщины, да толкнулся под лохматый тёмный лобок. И зазудело чуть внезапно у колхозницы и ударницы социалистического труда между ног. Женщина, так и застыв на пороге, качнула лишь бёдрами и томно потянулась всем своим несказанным телом. Он умом чуть не тронулся, увидев всю её грациозную недоёбанность от кончиков пальцев до ожесточённого меха под мышками заблестевшего капельками росинок пряного пота.
Но для начала приотпустил слегка. Женщина очнулась и даже вздрогнула («Ой!»), сама смутившись своего поведения, хоть вокруг и не было никого, кто бы мог усмотреть случившуюся с ней вольготную поослабленность. Стыдливо прикрыв грудь в охапку руками (невесть и от кого!), она порхнула влёгкую крепким телом своим в душевую, с пылу позабыла и душ тот нововведённый, пронеслась молодкой, да поскорей захлопнула дверь за собой в парилку, приуютившись в углу усыпанной берёзовыми листами с банного дня нижней полочки. Но странно чесалась пизда… Как хозяйка полновластная телу всему: то ноги заставила вытянуть, то потянуться опять, а то глядишь уже – и не сидит она, а лежит на мокрой отполированной попами полке. «Не уснуть бы тут…», женщине вздумалось, ноги коленками в стороны сами и подались. Пробует сжать – нету сил. Чисто сон! «Срамота-то какая!.. Вдруг войти поприспичит кому, а тут нате вам, как бригадирка-ударница развелась-раскорячилась на усладу и славу колхозную!..», будит мысль, морет сон – женщину бедную взял глубинный пот до всеобщего порозовения со стыда.
