и чувствами на несколько мгновений. «Крал-крал!», засмеялся Вовочка, и я словно очнулась от приятного наваждения, «Видите, Леночка, как он покраснел от стыда! Сразу видно, что крал…» «Скажи ещё, что он уже её съёл!», возмущённо вступилась я за пульсирующего в моих руках малыша, «Судя по его надутым щекам!» «Ага, точно!», поддержал, давясь от смеха, Вовочка, «Это он специально, чтоб не поймали! Пока бежал за щёки себе засунул!» «Какая наглая ложь! Не плачь, малыш!», я приблизила своё лицо и поцеловала надутую головку прямо в набежавшую слезинку секреций Вовочкиного возбуждения. Смех наверху, где-то там, как рукой сняло. «Вот видишь, все уже за тебя! Придумают же тоже – ватрушку! Нужны нам их ватрушки!», утешала я поцелуями малыша, выдаивая из его ствола всё появляющиеся слезинки. Ни малыш, ни Вовочка этого долго, конечно, не выдержали. Вовочка весь завёлся на своём стуле и вцепился в него обеими руками, будто боялся ненароком подняться в воздух, попа его забилась в судорогах и конвульсиях над сиденьем, а его очаровательный малыш, вырываясь из моего кулачка мне навстречу головкой, наложил на лицо моё, наверное всё-таки непристойный слегка ароматизированный макияж… Минут через пять мы сидели умытые и надутые, держа друг друга за руки. «Тебе стыдно?» «Ага…» «И мне… Я тебе не сказала… Он мне ведь ватрушку отдал. А я не вернула! Всё съела сама…» Смех нам был необходим, а то как бы мы осиливали нашу столь напряжённую учебную программу!..
Смех навестил нас и ещё один раз в тот день. Точнее это ночь уже была, и Вовочка прижимался к моему телу с неловкой нежностью самого настоящего ребёнка. Минут за пятнадцать до этого он стоял в своей обычной манере и переминался с ноги на ногу (так же точно он переминался постоянно у школьной доски и так же точно он выражал своё смущение этим утром находясь у меня между ног…). «Леночка… холодно там… и страшно… и…», шаткие аргументы возникали, видимо, по ходу произношения, запутались под конец в собственной несуразности и полностью притормозили. «Вовочка! Ты замёрз?», я распахнула одеяло на себе, «Забирайся скорей ко мне!» Шутка удалась – счастливое и довольное до того, что даже в полумраке была отлично видна его не подверженная удержу улыбка, счастье моё нырнуло ко мне в постель и теперь не давало мне спокойно уснуть. Замершее в оковах приключившегося с ним счастья тело Вовочки первые десять минут вообще не подавало признаков жизни, но по выходу из блаженного оцепенения сейчас же подозрительно заёрзало. «Леночка!..», услышала я чуть дрожащий шёпот, «Вы не спишь?» «Не-а!», прошептала я в ответ, ища губами Вовочкино ухо, «Мы не сплю!..» «Леночка, я не могу так просто уснуть, я так не сплю никогда!..» Я не поняла и прошептала: «А как же ты спишь?» «Леночка, мне мама перед сном всегда даёт в пупике поковыряться!..» Я чуть не прыснула. Ох, и дрань ты моя беспорточная! «Поковыряться» ему!.. Эх, анекдот ты мой ходячий! «Ну, хорошо…», в артистическом азарте я даже глаза, кажется, потупила, жаль, что было темно, и никто не смог оценить… Ладонь Вовочки тут же оказалась у меня на животике, который тревожно вздрогнул от его прикосновения. Это его «ковыряние в пупике» затянулось, по-моему, даже сверх описанного в классике жанра сценарии, видимо мой животик и его ладошка взаимно друг другу не на шутку понравились. Вовочка гладил и ощупывал, если не сказать попросту лапал, мою мягко-вибрирующую ткань. А я, пользуясь его увлечённостью, отлетала и балдела, как маленькая. Поэтому ожидавшаяся по сценарию анекдота неожиданность оказалась неожиданностью почти настоящей: только что путешествовавшая в кудряшках моего лобка Вовочкина ладонь сменилась на горячее поталкивание в мои влажные губки… Максимально сконцентрировавшись на роли, я произнесла возмущённо: «Вовочка, но ведь это уже не пупик!!!» И получила финалом миниатюры в ответ: «А это – уже не пальчик!» Моё любимое чудовище лежало вытянувшись вдоль моего тела как струнка и подрагивало как в лёгком ознобе, а его чудесная игрушка была поймана мною в плен и теперь сжимаема всей силой моих бёдер. Ощущение, которое при этом возникало под моим животиком было просто неописуемым и я начинала подрагивать вместе с моим Вовочкой. Словно сговорившись мы замерли и не могли бы произнести, казалось, и слова. Было слышно лишь наше немного напряжённое и порой прерывающееся от еле сдерживаемых стонов дыхание. Но оба старались виду не подавать никакого и от этого борьба наших чувств внизу ещё более обострялась… Я сводила коленки едва не перекрещивая их и тёрла бёдрами одно об одно… Не выдержав, я положила руки на бёдра Вовочки и притянула его к себе… А через несколько мгновений мой Вовочка запыхтел срываясь, взял в ответ за бёдра меня, сильно вжался казалось мне внутрь и с губ его сорвался дикий неудержимый стон: «Ой-йй… Бля!..» И между ног у меня всё намокло, и всё потекло… «Где? Кто?», я в ужасе смотрела в глаза Вовочки, которые в ответ уже наполнялись ужасом от осознания им произнесённого. После чего мы ржали как юные лошади часа полтора с переменным успехом и безудержными приступами…
На следующий день я привела в порядок моё счастливое сокровище, переодела в высохшую его амуницию и на полчаса раньше отправила его в школу (позже выяснилось, что так рано Вовочка в школу не приходил уже несколько лет). Всю следующую неделю мы пребывали в состоянии застигшей нас врасплох эйфории и рисковали немедленно и преждевременно обнародовать результаты наших совместных достижений в области тонких чувств по отношению друг к другу. В школе мы держались кое-как, а по приходу домой просто впадали друг другу в объятия. Наши отчаянные эротические эксперименты благополучно оставили нас в покое на всю ту неделю. Мы радовались друг другу в ставшей для нас классической позиции, которая застала нас в нашу первую ночь любви. Просто я стала предельно внимательна и замечала первые порывы чувств в Вовочке уже на начальных признаках. Стоило лишь чуть покраснеть и начать крутиться на одном месте моему Вовочке – я перебиралась на кровать, присаживалась, скидывала халатик и раздвигала ножки. Вовочка стягивал на скорую руку штаны, если они на нём в этот момент находились, и оказывался стоящим у меня между ног. Мы быстро финишировали, утирались, радовались и продолжали наши бывшие на первых порах почти беспрерывными занятия. Пожалуй, стоит лишь заметить, что подобные отступления от уроков у нас на той неделе происходили по пять-семь раз в день, причём где-то в середине недели они вышли, по-моему, и за эти широкие рамки. И я бы несомненно обеспокоилась элементарным физическим здоровьем Вовочки, если бы не его цветущий или даже пылающий здоровьем вид. Вообще нам обоим присуще было состояние подобное состоянию птиц, забывающих порой о сне и еде ради продолжения нескончаемого полёта. По этому состоянию, легко читавшемуся на наших лицах, нас и можно было уже классифицировать и смело относить к одному виду, отряду, семейству и так далее. А готово ли было к этому общество мы тогда не выясняли. И как нельзя более кстати поэтому пришлись на вторую неделю нашей любви осенние каникулы…
Семья и школа
Вот так я зажил с того дня и у бабушки, и дома, и у Леночки. Но как мы жили я вам потом расскажу. Теперь же о главном – о школе.
Мне и раньше нравилась наша школа. Конечно до бабушкиной квартиры она уютом не дотягивала, но зато оставляла далеко позади вокзалы и квартиру мою собственную. В ней не было вредоносных бомжей и милиционеров. Если и появлялся человек в грозной фуражке, то это был наверняка просто чей-нибудь полезный отец, в крайнем случае это была Ольга Владимировна. Одним словом даже и раньше в перерывах между путешествиями в дальние страны в школе жилось – нормально. Теперь же я стал наблюдать у себя и вовсе какое-то неуклонное повышение интереса к моему источнику знаний.
Во-первых, конечно, Леночка. Находится с ней в школе было сказкой отдельною… Ещё на подходах к школе в первый же день меня чуть прихлопнул по крышке вопрос – а что если узнают все? Я едва не прошёл мимо школы… Попал я в её здание только потому, что успел принять твёрдое и безоговорочное решение: не узнает никто! Как это будет осуществлено на практике, при том что Леночкины уроки русского и литературы у нас были не то что каждый день, а по нескольку раз в день – я представлял пока слабо… Но решение было каменным – хоть под партой сиди, а не должен дрогнуть ни один мускул лица!.. Какие бы чувства не обуревали… (Чуть позже я спросил у Леночки: «Леночка, а если нас просекут?» «А, ну и что!», Леночка улыбнулась и, казалось, даже не заметила моего вопроса. Но я, несмотря на её «ну и что», решил держать намеченный мною верный курс). И вот на гребне такого решительного и бесповоротного настроя мне приходилось наблюдать с моей задней парты Леночку целыми часами. Не смея лишний раз шевельнутся, чтоб не привлечь постороннего внимания; держа на лице дежурное выражение глубокой задумчивости, чтоб у нечаянно обернувшегося и мысли не возникло проследить направление моего взгляда
