назад он не подозревал о её существовании…
Ночь окутала полис, воспламеняя первые огни искусственных освещений, когда они стали приближаться к огромной сиренево-прозрачной пирамиде возвышающейся утончённо-острыми гранями над строеньями города. Пикантность её архитектуры заключалась всего лишь в одном – в том, что грандиозных масштабов пирамида была перевернута своим квадрат-основанием вверх-тормашками и стояла на сходящемся в ничто острие!
– It’sNightMare!.. – прокомментировал на подлёт-снижении Том. – Центр негатив-энергетических балансировок и скромная юдоль всех вообще дисбалансов… Велком ту the Хелл, Малыш!
Малыш шмыгнул носом, настороженно-свирепо вглядываясь в хохочущую мордочку Тома:
– А де тута дверь?..
*** – Ночью не затихает жизнь на промышленных комплексах Industrial’а, в залах Библиотеки, в стенах Кинотеатра, в ночных парках и в других игровых местах. Но средоточие ночи, основа ночной жизни – NightMare. NightMare – стержень ночного или тёмного энергообмена. В NightMare может расцвести золотой лотос твоего энергетического счастья и в NightMare можно понизить уровень энергетики до ощущения истинного постижения чёрного невозвращения…
«Научно-техническое чудо онейрики… Центр биллиарда камней… Камни-миры и Погружённые…», пробегали строкой в памяти сведения-воспоминания из программы обучения. Они стояли у подножия грандиозного поставленного на угол-вершину сверкающего голубым свечением полукуба. Подобное строение не выдерживало никаких фндаментальных законов геометрических начертаний и всемирного тяготения. Безумство сооружения целиком соответствовало безумству наполнявших его идей. Входа не было.
– Закрой глаза, подними лицо и смотри в светящуюся точку, – произнёс Том.
Малыш закрыл глаза и подумал, что так он вряд ли сможет посмотреть на точку, но подняв лицо увидел фосфоресцирующую дрожащую иглу, которая уже втягивала его в себя своим остриём. Он открыл глаза по ту сторону входа-иглы и оказался стоящим с Томом посреди люминесцирующей комнаты.
Особо страшного ничего не было. В мерцающей светом подобно неисправной неоновой лампочке комнате вообще ничего не было – ни окон, ни дверей, ни интерьера. Но Малыша сразу фставило – Возможность!..
Он не помнил толком ни откуда, ни как… Но это была Возможность – та самая, которая приводила его сюда далеко и далеко уже не в первый раз, и захватывала, как нечто ужасно-безумное, до оторопи, до головокружения, до подкашивающихся ватой коленок…
Малыш почувствовал дрожь знакомого приступа – от пупка одновременно вверх и вниз по всему телу, к сводимым в бетонную неподвижность ногам, к стекленеющим о глаза мыслям, к порывающемуся исчезнуть и выскочить сердцу – он проваливался…
Возможность (бывай…) Исстязая свою вечность о царапкин краешок Постигая на краю могилки расстреливаемое непереносимо несносное своё счастьице на в подарок всем всем всем.
Понарошку вкрадываясь в лёгкие переплетения мысленных хитрозабавностей ни на шутку рассердившись и уверенно от себя спрятавшись – рас… скажу: – Не бойтесь! Не бойтесь главное ничего, а там как-нибудь… Вывернем.
И вот в кармашке у уверена небушка так уж вдруг – повелось. Посмотри внимательно у своих в гостях, а какие цап-царапинки тебе больше нравятся, ты ведь сердечный гурман?…
«Я боль-извив, болеток снега ранко обраненый. Поклади миня в ямку и пересыпь тщательно песчинка о песчинку чистым золотом – я подожду…» Так говорил им увидев поднебесное, о камушек взглядом, о сердечную острейшую недостаточность в с разбегу же злой перекос. Не бойтесь! Я не падаю, я так лечу! И в свирепеющем от износа об сам себя ужасе посмотрел внимательно к себе в глубоко и произнёс: …
Не до смеха Боль, тихая, покорная, робкая, к тебе сегодня, наконец-то, как ты долго и ждал, как долго и ты беспокоился. Сегодня к тебе придёт боль. Тебе не станет совсем спокойно и скучно и ты сможешь сладко до извива и до излома в похрустывающих от напряженья костях страдать… Ты никогда не забудешь потом и никогда не посмеешь обернуться, но это и будет тобой так неизбывно искомое – счастьинка. Как ни к чему не надая застёжка на валенках, которой ты так интересовался, потому говорил всем изумруд, что выпал случайно у кошки пробегавшей из глазика и как же теперь она исчет наверное, а может даже села плакать потом, а они… Они тебе сказали, что нет. Ничего. Ничего. Ничего не боись! Мы оторвали от земли взгляд, сумеем вырвать и тебя из затянувшейся в небе игры двух странных не похожих друг на друга самолётиков. Ты только слухай ночами, да поводи в нервотоке вселенском очами. А уж мы из тебя, а уж мы из себя. Мы увидим и расскажем, галоген-аметист – преисподняя твоя новая в новейшем своём проявлении… А тебе? Как всегда? Ничего… Ты уже осознал… Теперь просто – не дёргайся!..
Вновь и вновь исторгаю я пальцами беспечно-податливый лёд и меня взрезает неизведимая о меня льяя молния… Меня заносит на поворотах и разворачивает бока о наружь… Из меня льётся целебный в мир синий ток… Ток режет меня на части и в подарок ограничивающей меня вселенной находится ещё один неистож отсек моего нескладывающегося всё никак в вечности благополучия… Кладись корешок к корешку… Лют ли жив – принесу тебе варежку… Носи… Тепло.
Я дрожу лишь капельку и никому непонятный всё слушаю и слушаю наслаждаясь звуками совершенно уж возбранимого можного. Как капельки смерти на легке, как в бокале крапинки и в виске как жилка бьётся тоненько и очень смешно по утрам молоко тёплой мягкой оземь ручейкой из кувшинчика прямо в уголок раскрытого в онемении неземного восторга рта – так это и есть ваш мир? Я радуюсь. Я искренне радуюсь. А вы? А вы умеете взглянуть прямо наискосок себе в кончик неистощимого невезения? А?..
Где я? Отчего я ворвался во тьму и не понимаю, что…
Цирк… Нигде… Я расстёгиваю иногда пуговки у себя на запястьях и на животе и смотрю себе внутрь – там кто? Я? Я там был… Теперь там кто? Не я… Термин социализировавшейся философии, любви к осмыслению расстёгнутой настежь любви… Больно? Нет, тревожно и хорошо! Ветер рвёт на мне и без того истрёпанные о бескрайность моих дорог одежды. Рваные лохмотья уже не укрывают меня от меня. Я больше себя не боюсь и выхожу с собой голым на улицу. Это как смиренно повеситься ухитрившись не напачкать в штаны. Это даже не смех и не лёд. Это дым. А ведь предупреждал. Не ходи в босый дом – снег заносит не всех. Только избранных в вольную в волю, в солнечное затмение на глазах разрываемой совести. Тебя тоже здесь мучают? Ничего. Приколись! Мы здесь очень надёжно – приколотые.
Кино… про неземную любовь каждый раз с новой строки. Трудотерапия для раз в ад забравшихся. Крик в юдоли на всех один: «Навсегда???!!!» Навсегда? Навсегда?.. Мы здесь очень тихонько себя ведём. Быть незаметными. И потому нам кино. Про любовь. А мы смотрим и в боли корчимся. Потому что в нас умерло всё и мы лишь из оголённой до кромешного ржи. Но мы стойко стоим. Вселенские стоики. И мы делаем изо всех сил страшный вид, что влюблённы все поголовно и радуемся. Ничего! Не боись никого! Одного вам на всех заклинание. На – носи гордо на грудь!
И ещё… А сейчас я расскажу себе сказку и мне станет не страшно, не больно, не до ужаса и до извива в изгиб нутри тоскливо на выворот белотока Весны.
– Гражданин Дьявол, я – готов!
– Кха-э-м-м-м… К-хровь принесли?
– Ночь на излёт!
– Дух от Духа. Висок от виска. Развернись!
Я заклятие знаю страшное, не мною использованное в постижение обессмыслия искренности живородящего человеческого тока.
