Увидев его, торопливо замахала руками: мол, заходи, скорее!
Стас охотно вошел.
И увидел, что, за исключением Вани с Викторией, тут еще не спят.
— Что-то случилось? — встревоженно взглянула на Стаса Лена. — Откуда ты весь такой заснеженный?!
— Вот, — протянул ей банку Стас. — Это тебе подарок, от отца Тихона.
— Ты был на кладбище?!
— Да я хоть на край света пошел бы, чтобы только помочь тебе! А тут — совсем рядом!
Стас вкратце пересказал беседу с паломником и свои мысли.
И попросил:
— Ты только дай земельке сначала оттаять, чтобы не застудить глаза, и намажь их! Да, и еще! Я ведь своим позвонил!
— И что? — заторопила его Лена.
— Папа от имени моих родителей благословил нас…
— Слава Богу!
— И сказал, что они… ну уж он-то, во всяком случае, непременно приедет!
Лена с облегчением выдохнула и принялась торопливо шептать:
— А я Владимира Всеволодовича успела пригласить! Он так радовался за нас, так радовался! И Ник уже летит! А Григорий Иванович — тот вообще сказал, что завтра утром нас повезет в город служебная машина. Он уже дал распоряжение мэру нашего райцентра сделать все в самом лучшем виде. И, на всякий случай, даже лично позвонил заведующей ЗАГСом…
— А я, представляешь, — перебил Стас. — Вхожу в комнату, а мне полной в темноте кто-то вдруг: «Добр-рое утр-р-ро!»
— Ой, да это ж Горбуша!
— Кто?
— Да моя ворона, так сказать, подруга дней моих печальных, — с улыбкой объяснила Лена. — Я совсем забыла тебя предупредить о ней! Ой, — снова спохватилась она. — И даже впервые накормить-напоить забыла.
— Ну, положим, попить она уже попила, причем так, словно через пустыню Гоби перелетела, — успокоил ее Стас. — А вот есть отказалась!
— Так она никогда и не ест без меня, — словно о само собой разумеющемся сказала Лена. — Ну ничего, до завтра потерпит!
— А откуда она у тебя? — спросил Стас, обрадованный тем, что появилась новая тема для разговора, и значит, он еще хоть немного может побыть с Леной.
— Представляешь, — охотно принялась рассказывать она. — Убиралась я однажды в твоей комнате. Открыла окно. И вдруг в него с жалобным криком — влетела ворона. Можно сказать, почти еще вороненок. А мимо — зловещая такая тень коршуна промелькнула. Как он ее из лап упустил — до сих пор понять не могу. Прямо чудо какое-то. Подбежала я к бедняжке. А она — вся такая испуганная, жалкая, перья и голова в крови — в когтях ведь все-таки побывала. В угол подальше забилась. Глазенки сверкают. Улетела бы, да как? Крылышко-то оказалось сломанным. Мы его потом с мамой вправляли и шину, совсем как человеку, накладывали. А она, как человек, терпела. Словно все понимала. Да она и так понимает все. Иногда даже не по себе становится. Папа на нее тогда посмотрел, сказал, что ничего у нас не получится. Но мы ее выходили. Только горб остался. За что мы ее и прозвали Горбушей. И больше она уже не растет. Зато — какой способной оказалась! В туалет, прости, ходит только в одно место. На газетку. Ну и, иногда на улице, когда я ее с собой на колокольню брала — я ведь звонарем до того, как видеть плохо стала, работала. Выучилась говорить «доброе утро» и «добрый вечер». Да только вот беда — путает их постоянно!
— Так научила бы ее говорить «здравствуйте» — вот бы не было никаких ошибок! — с легким превосходством — надо же, до таких очевидных вещей не додумались! — усмехнулся Стас.
