— Нет, — усмехнулся капитан. — Мы не могли рисковать его жизнью. После того, что устроили эти польские fils de chienne, вы вполне могли встретить нас картечью.
И может быть, зря не встретили.
— Мы будем ждать вашего дипломата, — сказал Губанов. — Когда он прибудет?
— Завтра утром.
— Тогда я более вас не задерживаю.
Гусарский капитан злобно глянул на нашего командира, но смолчал, не смотря на явно оскорбительный тон. Он вскочил в седло и отдал своим людям приказ разворачиваться и ехать в лагерь.
— Серёжа, — обернулся ко мне майор, как только за гусарами закрылись ворота, — очень хорошо, что ты здесь. Сопроводишь в ставку ещё и дипломата.
— Есть, — ответил я, ничуть не обрадованный своей будущей ролью конвоира и сопровождающего.
Французский дипломат приехал в сопровождении конвоя из того же взвода гусар Жильбера. Ехал он не верхом, а в двуколке, запряжённой серой лошадкой, что смотрелось довольно странно на фоне лихих всадников. Одет дипломат был по последней парижской моде, хотя чёрный сюртук дипломатического ведомства с торчащим из-под него белоснежным крахмальным воротником наводили на мысли о монахе- инквизиторе или изверге-пуританине из Североамериканских колоний.
— Ваша лошадь хорошо держится, — сказал ему, не выслушав приветствий и представлений, майор Губанов. — Вот и отлично. Поручик, вы можете отправляться. — Это уже мне.
Я вскочил на пегого коня — трофей, доставшийся от польских гусар — и толкнул его пятками. Шпор не терплю — лишнее насилие над животным. Конвоем для поляков и сопровождением для дипломата стала полусотня Бугских казаков, прибывших в Шодровичи вместе с батальоном для несения пикетной службы и разведки в окрестностях застянка. Командовал ими пожилой вахмистр с лихими седыми усами, которые он то и дело подкручивал пальцами. Не нравилось ему соседство с гусарами-обдиралами. А вот капитан Жильбер был, наоборот, изрядно весел и постоянно пытался завязать разговор со мной. Я поначалу никак не реагировал на его реплики, отделываясь короткими фразами, однако вскоре дорога наскучила мне, и я решил, что беседа даже с не слишком приятным человеком, лучше молчания.
— Вот все вы считаете нас, Ecorcheurs, обдиралами, — говорил мне Жильбер, — но ведь по сути, всего лишь пугало для вражеских солдат. Вот вроде ваших казаков или иных иррегуляров.
— Они люди простые и зачастую с диким нравом, — ответил на это я, пользуясь тем, что никто из казаков французского не понимал, — но вы-то человек образованный, европейский.
— Одно, молодой человек, — покачал головой капитан, — другого не отменяет. Ваш царь и генералы используют казаков так же, как император и маршал Ней — нас. Мы — пугало для врага. Кошмарные Ecorcheurs и ужасные русские казаки! — Он весело рассмеялся. — Вы не заметили, юноша, что о нас и о казаках ходят почти одни и те же слухи. Мол, изверги, с людей шкуру живьём сдирают и одежду из неё шьют, детей едят на завтрак, девиц — на ужин.
Возразить на это мне было нечего. Кругом Жильбер оказывался прав. И всё равно, никак не мог я поставить рядом его и седоусого вахмистра.
До Капсукаса мы добрались через час. На сей раз, нас не тормозили пушки, а длинные дроги, в которых сидели связанные поляки, ничуть нашего движения не замедляли. Пара крепких коней, запряжённых в них, спокойно трусили по пыльной дороге и казак, исполнявший обязанности кучера мирно дремал на козлах. Идиллическая картина, вроде и войны никакой нет, и поляки деревень не вырезают.
Ни одна из наших лошадей не захромала, и мы продолжили путь, не задерживаясь в Капсукасе. В Вильно прибыли уже после заката. Не смотря на это, я тут же отправился в штаб армии. Мои дела ждать не могли. Поляков надо было разместить в городской тюрьме, да и доложить о прибытии французского дипломата следовало как можно быстрее. Если пленные гусары ещё могли переночевать в дрогах под открытым небом, то Бонапартов посланник — никак нет.
К моему удивлению, адъютант командующего армией, довольно молодой ротмистр в белом кирасирском мундире, лишь бросил взгляд на письмо и тут же проводил к генерал-лейтенанту. Несмотря на поздний час, Михаил Богданович Барклай де Толли работал с бумагами. Он осмотрел меня оценивающим взглядом и, кивком ответив на моё приветствие и представление, спросил:
— Поручик, отчего не по форме?
Я вспыхнул, хоть прикуривай, и принялся мысленно честить себя, на чём свет стоит. Это ж надо удумать такое, явиться к командующему армией с трофейным палашом, вместо уставной шпаги.
— Виноват, — только и смог выдавить я.
— Георгиевская лента на баскетсворде смотреться не будет, — скупо улыбнулся генерал-лейтенант и размашисто подписал представление майора Губанова, — придётся вместо неё дать вам крест.
Кажется, я покраснел ещё гуще, только что дым из ушей не повалил.
— Скажите, поручик, вы как в седле держитесь? — неожиданно спросил у меня Михаил Богданович. — Уверенно?
— Вполне, — ответил я, не совсем понимая, к чему это. И майор спрашивал вчера. Но там-то всё ясно.
— Из вас, юноша, — продолжил командующий, — вышел бы отличный драгунский офицер. Если верить этому рапорту майора Губанова, вы провели отличную операцию. Вам бы драгун вместо простых пехотинцев.
— Виноват, ваше превосходительство, — покачал я головой, — но драгуны давно перестали быть конной пехотой. Вряд ли, я смог бы провести подобную операцию с драгунами. Ведь конников очень сложно спустить с седла.
— Верно, — устало улыбнулся генерал-лейтенант. Он вынул из ящика стола шкатулку со Святым Георгием Победоносцем на крышке. — Подойдите ближе, поручик Суворов. Вы вполне оправдываете свою фамилию. — Михаил Богданович поднялся и прицепил мне на мундир крестик Георгия четвёртой степени. Я заметил, что на пальцах его осталась серая пыль, я слишком поспешно чистил мундир, перед тем как войти в здание штаба. — Как говорится в Уставе: «тот кто, лично предводительствуя войском, одержит над неприятелем, в значительных силах состоящим, полную победу, последствием которой будет совершенное его уничтожение», а также за «лично предводительствуя войском, возьмет крепость». Эти слова в полной мере относятся к вам, поручик Суворов.
— Служу Отечеству, ваше превосходительство, — гаркнул я.
— А теперь ступайте отдыхать, поручик, — отпустил меня генерал-лейтенант, — и скажите адъютанту, чтобы пригласил ко мне этого французского дипломата. Письмо, кстати, при вас?
— Так точно, — ответил я, извлекая из кожаной сумки письмо, вручённое мне майором Губановым. — И я хотел спросить ещё об одном, ваше превосходительство.
— Что такое? — спросил Михаил Богданович, забирая у меня письмо.
— Как быть с поляками, захваченными нами в Шодровичах?
— Сдайте их в гарнизонную гауптвахту. Вас туда проводит любой из офицеров.
Я поклонился генерал-лейтенанту и вышел из его кабинета. На пороге меня ждал адъютант в кирасирском мундире.
— Проводите к командующему француза, — сказал ему я и, подумав минуту, добавил: — И не могли бы вы сообщить, где найти офицера, что проводил меня до гарнизонной гауптвахты.
— Обратитесь к дежурному офицеру гарнизона, — бросил мне адъютант и быстрым шагом направился к выходу.
Я лишь скрипнул зубами ему вслед и отправился на поиски дежурного офицера гарнизона. Отыскал я его, по счастью, достаточно быстро. Не так и много было в ставке незапертых дверей по такому позднему времени. Он отрядил мне в помощь младшего унтера. Я представил его казакам, сообщив, что он проводит их на гауптвахту, куда надо сдать поляков.
Сменив уморившуюся лошадь на почтовой станции, я отправился обратно в Капсукас. Хоть я и устал после дня дороги, однако ночевать в Вильно было негде, а в Капсукасе стоял наш полк, на квартирах которого я и собирался провести ночь.
