всеми жму на спусковой крючок.
Фон Ляйхе, единственный из немцев, не искал укрытия от перекрёстного огня. Теперь моя пуля угодила ему в грудь. Он снова лишь покачнулся. Крови на кожаном плаще пальто я не заметил. Ляйхе встряхнул руками — и в ладонях его, как и когда-то в Париже, у входа в магазин «Граф Ди», возникли два кинжала с широкими клинками. Он кинулся на нас.
— В рукопашную! — скомандовал я.
— В штыки его! — крикнул Кмит. — На штыки поднять, немчуру!
Я отбросил свой штуцер — девать его было, всё равно, некуда — и выхватил палаш. Немец оказался ловок, как кошка, и быстр, как сам чёрт. Он отбивал выпады штыков и палаша своими кинжалами, крутился, словно угорь, между нами, так что мы не успевали его достать. А между тем, к нам уже бежали с десяток серых немцев. Остальные плотным огнём не давали осаждённым в доме вырваться и прийти нам на помощь.
— Кмит! — крикнул я, на секунду отвлекаясь от схватки. — Я схвачусь с ним один на один. Не дайте серым помешать нам!
— Есть! — ответил подпоручик. — Солдаты, за мной!
— Geteiltes Leid ist halbes Leid? — проскрипел из-под маски фон Ляйхе, не препятствовавший моим людям. — Хочешь умереть смертью героя?
— Попробуй убить меня, герр труп, — ответил я в той же мрачно шутливой манере.
И перешли от слов к делу. Зазвенели клинки. Меня спасала только длина и вес шотландского палаша, немцу приходилось парировать его, подставляя под него сразу оба кинжала. Ляйхе был быстрее меня и чертовски лихо управлялся со своим оружием. Мне стоило огромных усилий, увёртываться от его искусных выпадов и держать дистанцию. Однако был в его мастерстве серьёзный изъян — фон Ляйхе совершенно не думал о защите, весь с головой уходя в нападение. Именно поэтому я сумел достать его — полоснул палашом по груди, распарывая кожаное плащ-пальто и чёрный мундир под ним. И снова ни капли крови. Из разрезов на теле посыпался мелкий рыжеватого цвета песок.
В ответ на это фон Ляйхе издал жутковатый скрипящий звук, который только при очень большой фантазии можно было принять за смех. Я замер на мгновение, ошарашенный этим зрелищем и звуком. И это едва не стоило мне жизни. Выпад левого кинжала я отбил корзиной гарды палаша, недаром же их зовут баскетсвордами, она защитила мою ладонь от клинка. А вот от правого пришлось защищаться предплечьем левой руки — клинок распорол мне мундир и руку, по пальцам обильно потекла кровь.
Ляйхе усилил напор, совершенно позабыв о защите. Я отбивал его молниеносные выпады — клинки кинжалов звенели о клинок палаша, высекая снопы искр. Я понимал, что долго в таком темпе не выдержу, особенно при такой кровопотере. Значит, надо сделать что-нибудь такое, чего противник не ждёт, что серьёзно повредит ему, позволит мне хотя бы перевести дыхание.
Когда противник мой сделал сдвоенный выпад кинжалами, целя мне в лицо, я вместо того, чтобы парировать их, рухнул в сторону, немеющими пальцами левой руки выхватывая из кобуры пистолет. Будь это не драгунский короткоствол, а «Гастинн-Ренетт» я бы не сумел сделать этого. Взведя большим пальцем курок, я вскинул его и нажал на спусковой крючок. Пуля угодила Ляйхе в его маску, точно между окуляров. Немец откинул голову под страшным углом, позвоночник его не должен был выдержать. Но Ляйхе на это было наплевать. С головы его даже фуражка не слетела. Однако он замер на несколько секунд. Мне их вполне хватило. Я вонзил палаш в живот немцу по самую корзинчатую гарду и, положив на неё левую руку — пистолет пришлось уронить под ноги, рядом со штуцером — рванул его вверх. Левую руку пронзила дикая боль, кровь, кажется, потекла быстрее и обильнее, однако клинок с треском и с хрустом, ломая кости, пошёл вверх, через живот к груди. Застрял, упершись в грудину. Ляйхе оказался очень лёгким, я приподнял его над землёй на пол-аршина. Он словно чудовищная чёрная бабочка висел на моём палаше, судорожно дёргая руками и суча ногами в сапогах. Кровь, льющаяся из раны на моей руке, мешалась на камнях мостовой с песком, сыплющимся из живота фон Ляйхе.
Но тварь эта умирать не желала. Он отшвырнул свои кинжалы и, ухватившись за гарду, изогнувшись всем телом, сорвался с клинка. Рухнул мне под ноги. Я несколько раз неловко рубанул гадину по плечам, по корпусу, по голове, и всё равно, фон Ляйхе был жив. Он дёргался, даже встать пытался. Тогда я приставил конец клинка к левой стороне груди его и, навалившись всем весом, пришпилил его к мостовой. Я давил до тех пор, пока сталь не заскрежетала по камню. Ляйхе заскрежетал в ответ, будто бы отзываясь на каком-то дьявольском языке. Подёргался пару секунд и затих. Я хотел было ещё и голову ему отрубить, для надёжности, но времени на это не было.
Мои гренадеры, ведомые Кмитом, Фрезэром и Роговцевым, расправились с серыми солдатами, бросившимся им наперерез, и теперь дрались с теми, кто обстреливал дом. На нашей стороне была отвага, на стороне противника — число. Стрелками серые были отличными, а вот в рукопашной — весьма слабы. Семеро гренадер не просто успешно противостояли им, но уже успели уложить троих.
— В штыки их! — кричал фельдфебель Роговцев. — Бей немчуру!
Серые солдаты дрались молча. Лишь изредка их командиры, одетые в чёрные мундиры, отдавали короткие команды, приказывая своим людям брать моих гренадер в кольцо.
Я кинулся на помощь своим солдатам. Двумя ударами срубил двух немцев, явно не ожидавших моего появления. Видимо, записали меня в покойники после схватки с фон Ляйхе. Однако к чести их, скажу, опомнились быстро. Мне не дали прорваться к своим, пришлось рубиться и вертеться, едва ли не быстрей, чем в поединке с Ляйхе. Я отбивал палашом мушкетные штыки, рубил по длинным стволам, но с каждым мгновением боя слабел всё сильней. Сказывались и общая усталость, и потеря крови от ран и мелких царапин, полученных мною сегодня. Я понимал, что долго мне не продержаться.
Один ловкий малый в сером мундире подставил под мой палаш свой мушкет, увёл его в сторону. Я не успел среагировать, сталь клинка заскрежетала по железу ствола, сняла стружку с ложа. А немец, извернувшись, врезал мне прикладом по рёбрам. Я задохнулся от боли и рухнул на колени, хватая ртом воздух. Подняться мне дали. Мне врезали сапогом по рёбрам, добавили в живот, потом в лицо, так что с головы слетел кивер. От последнего удара я откинулся на спину и рухнул навзничь. Кто-то пинком выбил из ослабевших пальцев палаш.
Надо мной уже занесли штыки. Я уже с жизнью прощался. Но тут залп десятка мушкетов просто смёл моих возможных убийц. Они попадали, как колосья под серпом. Один рухнул прямо на меня, вызвав новую волну боли, прокатившуюся по всему телу. Но вот надо мной замелькали знакомые зелёные мундиры, мои гренадеры и, кажется, могилёвцы. С меня стащили труп немца, помогли встать, но идти сам я уже не мог — ноги не держали. Поэтому меня поддерживали двое гренадер, я, буквально, висел на их плечах.
— Палаш, — только и смог прохрипеть я, — и другое оружие моё… Заберите…
— Заберём, заберём, — сказал знакомый голос. — Ничего из твоего арсенала не пропадёт.
— Ахромеев? — удивился я. — Как вы… тут?
— Граф Черкасов прикомандировал меня к корпусу Барклая де Толли, — ответил майор, он же действительный статский советник тайной канцелярии. — Шпионов, вместе с майором Берло ловим.
