Наука побеждать

не дохтур. — Связи между учёбой и докторами я, лично, не видел, однако для моего собеседника она, похоже, была вполне очевидна. — Мне солдат хрустов должен, две тыщи. На паперти отрабатывает.

— Вы, Грач, никогда не видели двух тысяч рублей, — усмехнулся я такой откровенной наглости уголовника. — Не стоит начинать знакомство со столь наглой лжи.

— Не мне должен, — решил уточнить Грач, — а обчеству нашему. Я от него, обчества, и пришёл. Солдат наш. Он нам должен.

— Подите прочь со своим обществом, — я не мог столь чудовищно коверкать русский язык и потому произносил слова правильно, — или я приду к вам.

— Пугать нас вздумал, кивер! — заорал Грач, окончательно теряя терпение и вскакивая на ноги. — Пуганые! Не таких, как ты, кивер, жрали! И тебя сожрём!

— Я, господин Грач, не съедобен, — усмехнулся я. — А, кроме того, у меня в подчинении рота гренадер. Как вы думаете, что с вами будет, когда они придут к вам? Много ли от вас останется?

Похоже, эта перспектива весьма впечатлила Грача, и даже изрядно напугала. Он замер, сжимая кулаками край стола, ответить ему на это было нечего.

— Раз вам более нечего сказать мне, — сказал я ему, — я вас более не задерживаю. Жильцов, идём. Нам ещё квартиру в городе искать. Человек, счёт.

Руки у полового, когда он принимал у меня ассигнации, явственно дрожали. Его пробил холодный пот, он боялся стоявшего в полушаге от него Грача и всего его уголовного общества, но, кажется, ещё больше он боялся меня. Офицера, открыто бросившего вызов преступникам.

Мы прошли мимо замерших уголовников, не смевших пошевелиться, пока главарь их стоит, как истукан. Лишь один из них тронул его за плечо и сказал:

— Грач, а кивер при хрустах. Потрошим?

Эти слова вывели Грача из ступора. Он резко крутнулся на каблуках и врезал кулаком в лицо сопровождавшему. А силы ему было не занимать. Крупный мужчина от его удара рухнул на пол, по подбородку его текла кровь. Поднявшись на четвереньки, громила тряхнул головой и выплюнул несколько зубов.

Под аккомпанемент его ругательств мы с Жильцовым вышли из трактира.

— Уголовные так этого не оставят, — сказал мне денщик, когда мы отошли от дверей трактира на несколько кварталов. — Они люди страшные, я по опыту знаю, хоть и недолго с ними жил.

— Что все меня ими стращают? — усмехнулся я. — В конце концов, не страшней немецких гусар в тылу.

Мы прошли какое-то время молча, а потом я спросил:

— А ты ведь знаешь, где обитает Грач сотоварищи?

— Конечно, знаю, — кивнул Жильцов. — В том конце города одни только уголовные и трутся. Все городовые у них на жаловании.

— Смотрят в любом случае в другую сторону, — задумчиво протянул я. — Это хорошо. Значит, мы нанесём Грачу небольшой визит вежливости. Как обещал.

КРОВАВАЯ ДРАМА В БАНДИТСКОМ ЛОГОВЕ

Жуткой картины стали свидетелями полицейские, прибывшие на место преступления, имевшее быть третьего дня. Оно произошло в небезызвестном районе нашего города, имеющем весьма скверную репутацию. За что и был прозван жителями Нашей (иначе Виленской) Хитровкой. Чем, как говорят, весьма гордятся тамошние обыватели.

Но даже для них то, что произошло третьего дня, оказалось слишком страшно. В большой комнате, где, по всей видимости, жили несколько десятков человек, творилось нечто неописуемое. Картины Дантова ада меркнут в сравнении с этим. Я сам был свидетелем того, как из комнаты выносили трупы. Внутренности же её были, в буквальном смысле, залиты кровью. Внутри творилась подлинная резня.

Надо сказать, что в этой комнате обитал известный полиции и моим читателям roi du mendiant, по прозванию Грач. Имени его точно никто не знает, однако, как мне стало известно из источников в Полицейском управлении под этим непрезентабельным прозвищем скрывается некто Сорокин Василий, Иванов сын, трижды судимый за грабежи и налёты, дважды бежавший с каторги, однако в последний раз отбывший своё наказание полностью и заживший вроде бы вполне мирной жизнью в лабиринтах Нашей Хитровки. Со временем он взял под свою опеку почти всех городских нищих. Они платили ему ежедневно за право жить и работать на папертях. Грач же распределял места нищих в городе и занимался защитой их от налётчиков и грабителей.

И вот теперь Грач и вся его банда, а также изрядное число нищих, мертвы, умерщвлены с чрезвычайной жестокостью. Встаёт вопрос, кто и зачем так страшно расправился с ним и его людьми? Обычная ли это, как говорят на Нашей Хитровке, разборка или же Грач сотоварищи — жертвы кровавого маниака, взявшего себе целью очистить город от нищих. Слухи о таком маниаке упорно ходили некоторое время назад, однако сами собой сошли на нет, не получив реального подтверждения. Так что же, нам пришлось встретиться с этими подтверждениями?

— Это про нас? — удивился Кмит, кладя на стол свежий номер «Виленского курьера». — Мы же вроде не устраивали никакой «кровавой резни».

— Не устраивали, — кивнул я, — однако журналистской братии свойственно изрядно преувеличивать, к тому же, с людьми Грача и его нищими могли расправиться свои же, так сказать, братья по цеху.

— Ну да, — поддержал меня прапорщик Фрезэр, — в любом случае сначала других нищих подозревать будут. Вот и перерезали остальных.

Мы втроём сидели в отдельном номере трактира в центре Вильно, празднуя победу над Грачом и его нищими. Рядом, в общем зале, пили мои гренадеры под присмотром фельдфебеля Роговцева, и с ними Жильцов. Гуляли по случаю освобождения боевого товарища из нищенского плена.

— Скажи, Суворов, — в номере мы обходились без чинов, — для чего ты вообще затеял эту эскападу с нищими. — Кмит недоумённо развёл руками. — Можно же было просто забрать Жильцова.

— Грач бы мне этого не простил, — покачал головой я. — Мне с Жильцовым не было бы жизни в Вильно. А узнай нищие, что я собираюсь уехать из города, они бы, наверное, настоящую охоту за нами устроили. Я решил несколько предвосхитить их действия.

— Лезть в бандитское логово с неполным десятком гренадер, — усмехнулся Кмит. — Чёрт побери, Суворов, только ты на такое способен!

— И через свою лихость и угробится, — сказал майор Ахромеев, раздвигая шторки, которыми наш номер был отделён от общей залы.

На сей раз, он сменил статское платье на мундир Лейб-гвардии Литовского полка. От одного взгляда на него мне захотелось вскочить и отдать честь. Кажется, Фрезэр или Кмит даже дёрнулся. Ахромеев только усмехнулся и присел рядом с нами, положив кивер на лавку.

— Без чинов, господа офицеры, — сказал он, — без чинов.

— С чем пожаловали? — поинтересовался я у него.

— Вскоре к вам возникнут вопросы у полиции, — ответил Ахромеев. — Вас с гренадерами видело очень много народу, когда вы входили в здешнюю Хитровку. Нищие использовали вас, чтобы решить свои дела, а вы теперь получились настоящими кровавыми маниаками. Хоть вы и герои войны со Священной Римской империей, но подобной резни вам не простят. Солдат по-тихому сошлют в арестантские роты, а вам, господа офицеры, чтобы не позорить честь полка, придётся пустить себе пулю в лоб.

— Хорошенькая перспектива, — протянул Кмит.

— Воистину, правы были древние, — добавил Фрезэр, — ни одно доброе дело не должно остаться безнаказанным.

— И что же, Ахромеев, — обратился я к майору, — говорите уже, вы ведь не просто так к нам пришли. У вас есть ко мне какое-то дело. Излагайте.

— Не к вам одному, — сказал Ахромеев, — а ко всем вам, включая фельдфебеля и гренадер.

— Ну, так излагайте уже, Ахромеев, — поторопил его я. — А то ещё полиция заявится.