Левый радикализм и нелегальность

Жан-Поль Сартр Левый радикализм и нелегальность

Сартр: Когда я принял на себя редактирование Cause du Peuple (CDP), я очень смутно представлял, что смогу сделать для восстановления утраченного единства Мая 68–го. Что говорит о том, что в то время я совершенно не поддерживал маоистов. Я принял на себя эту роль во имя свободы прессы, но я не был против Vive la Revolution (VLR) и газеты Tout, или против Revolution, или против троцкистов из Rouge, или против какой–либо группы того периода. В то время я считал, что эти группы должны более или менее находиться в согласии по отношению к определенным целям, как в 1968– ом, и снова должны заняться организацией объединенного движения. Что я постепенно начинал понимать…

Виктор: В 1969–ом у вас было то же представление о единстве революционеров, и вы поддерживали Кривина на президентских выборах.

Сартр: Некоторое время я его поддерживал. Но я хотел, чтобы он объявил: я выступаю кандидатом, чтобы это позволило вам услышать голос крайне левых на телевидении, но не для того, чтобы быть избранным.

Виктор: Сегодня вы против любого макиавеллизма в том, что касается выборов: вы собираетесь объявить об этом в Les Temps Modernes. Но в мае 1969–го вы были макиавеллистом?

Сартр: Я против электорального макиавеллизма (например, голосование за людей, которые, как ты надеешься, не будут избраны) не по моральным причинам, но потому, что я чувствую, что всеобщие выборы с этим не согласуются. Но я не против уловок против Власти, я считаю их только уместным. Меня беспокоило не то, что он использовал свою функцию — созданную Властью — кандидата для того, чтобы голос крайне левых был услышан на государственном телевидении, а то, что он упорствовал в представлении себя с тем, чтобы придать вес троцкистам. Всеобщие выборы есть уловка буржуазной власти по легализации (озакониванию) легитимности народных движений и прямой демократии. Я ожидал, что Кривин скажет в первый раз на телевидении: «Спасибо за то, что выслушали меня, мне больше ничего не нужно. Поступайте, как хотите со своими голосами, но не голосуйте за меня, я больше не кандидат».

Виктор: Тем не менее, было ясно, что с самого начала ему тоже хотелось подсчитать «свои голоса». Он принял правило непрямого представительства.

Сартр: Да, и это было прискорбно. Но это была ошибка не только троцкистов. Во время последних выборов в Италии Il Manifesto хотела представлять Valpreda по понятным, но ошибочным причинам. Результат: он был раздавлен. Конечно, крайне левые политические группы могут служить провокативным элементом в повседневной жизни. Но находящихся под их влиянием гораздо больше, чем тех, что признает себя их членами. Так что сама идея подсчета сторонников через всеобщие выборы неверна, это не может дать представление об их реальном влиянии в стране. После этого я понял, что троцкисты и PSU лишь частично выступают за нелегальность, так как дали втянуть себя в электоральную комедию. Единственными, кто действительно выступал за нелегальность — потому что отрицали даже те права, что предоставляет им система — были маоисты. Если быть точным, они иногда предпринимали шаги, основанные на легальном правосудии. Но им приходилось действовать извне: например, народный суд в Лансе. И в этом случае, как и во всех других, когда я был на вашей стороне, авторитет интеллектуалов был направлен против класса, который его признавал, против буржуазии. Рабочие же не признавали во мне никакого авторитета. Присоединяясь к ним, мы одновременно действовали внутри и вне системы. Несколько лет я был убежден в следующем факте: те, кто хочет что– либо сделать внутри системы, приводят только к ее сохранению. Тот, кто хочет свергнуть систему своим голосованием, заблуждаются, потому что голосование противопоставляет легальность движения его легитимности, например, повстанческого движения. Все те, что приходит к власти легально, абсолютно одинаковы. Посмотрите на UDR и PC–PS. Голосовать означает перепоручать свою независимость группе, которая будет действовать за тебя. Поэтому я сблизился с маоистами. Проблема была в том, что в 1970–71 они повернули в сторону законности, основали Комитеты Справедливости и Правосудия, которые оспаривали легальность изнутри, от имени легальности, а не извне, от имени легитимности. Комитеты Справедливости и Правосудия требуют применения закона, и мы не говорим им, что есть другая точка зрения: абсолютная иллегальность, или оспаривание системы через легитимность прямой демократии. Также необходима активизация усилий по делу Красной Помощи, организации, задача которой не состоит в проведении стачек или захвате жилья, но когда это случается, она нелегально оказывает помощь. Таким образом, те, с кого уже достаточно, могут идти в Красную Помощь, а те, кто верит, что справедливости можно добиться, оставаясь в рамках системы, могут идти в Комитеты Справедливости и Правосудия. Я понимаю ваше стремление принимать народные движения как они есть, на их уровне политизированности. Но я не вижу, чтобы ваш новый способ борьбы с легальностью находился в противоречии с прошлыми действиями, проведенными вне системы. Если вы откажетесь от последних, это будет означать присоединение к PSU и троцкистам.[1]

Виктор: Марш шахтеров Бруэя в Париже был запрещен.

Сартр: Да, но это вас далеко не заведет. Вы должны признать этот сектор легитимной иллегальности, именно в нем ваша реальная сила. И вы должны сохранять, а не систематически разрушать, Красную Помощь, которая только и может служить для этой цели. Вы упрекаете их в терроризме, что на деле означает, что в одной и той же местности они проводят пропаганду от двери к двери — практически легальную форму агитации, — а также проводят насильственные, и потому нелегальные, действия, устрашающие людей, которых они смогли убедить в процессе агитации.

Гави: Я согласен, частично. Каждое движение, если оно не хочет быть отрезано от народа, обязано в то или иное время опускать корни в удобрение из неоднозначных, отчуждающих идей двойственного характера. Священная потребность в справедливости является в то же время отказом от двойного стандарта и желания подавлять. Это нормально — взять за отправной пункт те потребности, которые были скрыты, сфабрикованы и затем перевернуты для иных целей буржуазией. И затем ясно показать противоречия внутри институтов, которые все еще признаются, усилить эти противоречия для того, чтобы взорвать их, прийти к точке, когда массы создадут собственную легитимность, и противопоставить ее закону. Только я думаю, что в тот момент, когда организованное движение использует институты таким образом (это не исключает нелегальные действия, таких, как марш в Bethune), что его участники должны полностью осознавать тот факт, что они больше не могут высказывать определенные вещи. Например, когда судья Паскаль выражает справедливое отношение к шахтерам, его нельзя в то же самое время критиковать за то, что он следователь, репрессивный судья и т. п. Но почему вы не признаете взаимодополнительности между той работой, которую можете выполнять вы, — состоящей в обострении противоречий внутри институтов, продолжении проведения незаконных акций — и, с другой стороны, всем тем движением протеста, который обнаруживает себя среди многих молодых людей. Это течение не организовано и потому не подчинено молчанию массовых организаций: они могут высказывать всё. Оно может доходить до крайностей — но избыток тоже является частью народной традиции. Я имею в виду, что вы, Виктор, вы не можете измерить эффективность этого течения, выражающего себя бурным и даже вызывающим образом. Вы не можете утверждать, что в какой–то момент Bobigny позитивен, тогда как такой–то и такой–то митинг в Mutualite два года назад таковым не был. Вы не можете измерить диалектическое отношение, которое может существовать между массовой акцией и актом провокации, который разворачивается одновременно с ней. Определенные виды борьбы напрямую атакуют отчуждающие идеи, и эта борьба зачастую становится более вызывающей из–за того, что их осуществляют бунтовщики и находящиеся в меньшинстве. Но, с другой стороны, если мы хотим, чтобы нас сразу услышали, мы должны делать то, что делали вы. Со всем этим можно примириться. Я боюсь, что вы посчитаете то, что называете левым экстремизмом, провокационным течением, с которым вы будете сохранять отношения, но с которым не соглашаетесь. В итоге это будет то, что начала делать