а затем, очевидно, в связи с большими потерями в комсоставе стал замкомандира роты 685 сп 193 сд. Через 11 дней после прибытия на фронт он погиб. Обстоятельства его гибели остались невыясненными, данные о потерях 193 сд не сохранились, место захоронения неизвестно. Согласно данным ОБД «Мемориал», он погиб 24 июля 1942 года, причём упоминание об этом появилось лишь в 1947 году в приказе об исключении из списков вооружённых сил. Вот и вся официальная информация.
Внук погибшего лейтенанта хранит доставшиеся ему от бабушки письма. Последнее датировано 26 июня 1942 года. Затем никаких вестей от деда уже не было. Полное молчание и неизвестность. В далёком тамбовском селе ничего не знали о том, где он и что с ним. Не знали, что 13 июля, в своём самом первом бою, 193 сд была практически разгромлена, потеряла большое количество вооружения и личного состава и была отведена в тыл. Точно не известно, что произошло в тот день с лейтенантом Ситниковым, но по какой-то причине его посчитали погибшим и сообщили об этом его жене. Но оказалось, что он всё-таки остался в живых! После сбора частей дивизии и приведения их в порядок 193 сд была брошена 21 июля в наступление на Лебяжье. Пошёл в новый бой и выживший в предыдущем лейтенант Ситников. Во второй раз судьба его уже не пощадила. В бою под Лебяжьем он погиб.
В августе 1942-го жена лейтенанта Ситникова получила короткое письмо-записку, которое, увы, стало для семьи и потомков последним упоминанием о муже, отце и деде. Письмо написал его сослуживец и бывший коллега-учитель в гражданской жизни И. Юрьев, с которым они вместе работали до войны в школе села Терновое Хоботовского (ныне — Мичуринского) района, были в военном училище в Тамбове, а потом и на фронте. Очевидно, стремясь опровергнуть сообщение о гибели А. К. Ситникова, появившееся в результате штабной неразберихи и большого количества пропавшего без вести личного состава после первого боя, Юрьев написал: «Ситников А. К. 13/VII убитым быть не мог, т. к. я его видел своими глазами 22/VII и говорил с ним в селе Лебяжьем Воронежской области. Так что здесь вышло какое- то недоразумение».
В отсутствие каких-либо документов дивизии это дошедшее до нас свидетельство стало единственным источником, пролившим тонкий лучик света на судьбу одного из многих военнослужащих 193 сд. К сожалению, на этом достоверность кончается. Остаются память и предположения. В письме ко мне внук погибшего лейтенанта написал:
«Нужна ли мне правда? Да! Как вы правильно заметили, в этой правде, какая б она ни была, нет вины простых солдат. Даже в трусости и страхе я не имею права кого-то обвинять! Мы же не знаем с вами, как мы бы повели себя на месте тех солдат и офицеров. В аду, думаю, всем страшно! Дед, например, никого не просил отправлять его в Лебяжье или еще куда-то, но, тем не менее, вытерпел все, что на него свалилось. А свалилось, как я сейчас понимаю, ох как немало! Он любил, очень любил свою семью, жену, детей. Кое-что вы почитаете из его писем и все поймете. Он любил свою работу учителя. Эта профессия далась ему с большим трудом: несколько раз он поступал в институт, и его оттуда отчисляли. Потому что его отец — раскулаченный и сосланный в Сибирь враг народа (имел лошадь и вообще жил небедно). Так вот, некая дама в кожанке и красной косынке по имени Катя Павлова никак не давала деду покоя: как только он поступал в институт, тут же строчился очередной донос о его происхождении. Вот пусть Кате Павловой и будет стыдно! У деда были причины, скажем мягко, не сильно любить советскую власть. Но воевал честно, не за нее, скорее, а за семью свою (можно понять из писем), за дело свое.
Совершенно нет желания делать из деда героя, как делают из себя, например, ваши оппоненты в споре о том, чьи останки они нашли у церкви в Лебяжьем. Для меня он просто родной человек. Какую бы правду о нем я не услышал, мне не в чем будет его упрекнуть. Мне просто очень жаль его и как родственника, и как просто человека с нелегкой судьбой, не потерявшего при этом веру (в том числе — и в Победу!) и любовь. Не хочу, чтобы о нем забыли. А знать мне хочется именно правду, а не очередные выдумки… Итак про эти бои столько лет предпочитали молчать! Ведь для высших армейских чинов, для которых война — это профессия, такой бардак, который царил там в июле 42-го, действительно должен был бы казаться позором. Вот им нужны герои! А мне — просто память. И память правдивая, а не фантастико-героическая!
До того, как я нашел Мемориал, точной даты смерти деда я не знал. Но в семье почему-то всегда говорили, что похоронен дед в Лебяжьем. Помню, в школьном сочинении классе в 5-м (год 81–82) я так и написал со слов мамы: „Похоронен он в селе Лебяжьем Воронежской области“. Когда начал искать Лебяжье, нашел в Воронежской области как минимум три села с таким названием. Интернета не было. Мемориал тоже недавно появился. Так и было: Лебяжье и Лебяжье. Отец мой до сих пор жалеет, что не свозил мать Александра Кирилловича, Пелагею Федоровну, в Лебяжье, хоть и обещал… Она жила с нами и умерла в 1976 г. Может, я найду, где он похоронен. А может, и искать не надо. Как я знаю, в Лебяжьем есть памятник воинам 193 сд. Может, там и есть его могила. Я же еще не был там. Только недавно понял, где искать».
Продолжая разговор про судьбу бойцов и командиров 193 сд, я написал Александру:
«Некоторые документы горько читать — столько было тогда неразберихи, некомпетентности, ошибок! И за всё это на каждом шагу гибли люди, люди, люди! Сотни, тысячи. Вот и ваш дед погиб, едва пробыв на фронте 2 недели. И судя по потерям дивизии, по числу оставшегося в строю личного состава, шансов благополучно выйти из того пекла здоровым и невредимым у него было, увы, мало. Боюсь вас чем-то задеть, но пугающая воображение статистика потерь дивизии говорит, что гибель вашего деда в тех условиях вряд ли была случайной. Уж больно много всего оборачивалось против него, да и всех других! Ему посчастливилось пережить первый разгром дивизии (12–13 июля 1942 года), но во второй раз выйти невредимым из этой мясорубки ему уже не удалось.
Я порой думаю, что же довелось ему пережить тогда, сколько передумать, увидев все то, что творилось вокруг! Остался бы жив, сколько бы смог рассказать!»
Александр ответил мне так: «Да, Игорь… Я и сам порой думаю, что пережил дед. Его мне просто ЖАЛЬ. Действительно, попал в мясорубку, и на самом деле у него, к сожалению, практически не было шансов. Выживи он тогда — дальше был бы Сталинград… Я уже писал вам, что 193 сд катастрофически не везло с самого начала войны! Судьба, наверное!
Вот читаю приказ командующего опергруппой Чибисова: „Требую от всех командиров соединений и частей… сдачи стреляных гильз и укупорок. Предупреждаю, что без сведений о расходе боеприпасов, сдачи стреляных гильз боеприпасы выдаваться не будут“. И это в критический период боёв, при отходе и угрозе окружения! Представил, как наши солдаты, боясь остаться без боеприпасов, идут в тыл к немцам собирать гильзы и тащат потом ящики с ними!
Жалко, очень жалко людей… И Лизюкова, и деда, и „детей степи“ (по выражению ветерана 193 сд, назвавшего так бойцов дивизии, призванных из среднеазиатских республик. — И. С.)… Ну не должно было столько погибнуть!»
Не должно было столько погибнуть… Не должно было столько остаться незахороненными. Не должно было стольким сгинуть без следа, без могилы, без памятника! Но, увы, это было, как ни прискорбно об этом говорить! И лейтенант Ситников, последней весточкой о котором стало лишь упоминание, что его видели в Лебяжьем, только один из многих и многих солдат того кровавого лета 1942-го, судьбы которых оборвались у этого рокового для них села. Они, теперь безвестные и безымянные, остались тогда лежать и на полях, и в рощах, и в наспех выкопанных братских могилах.
В том числе и в найденном у Лебяжинской церкви захоронении с лежащими вповалку останками красноармейцев с ботинками и обмотками вместо сапог, которое стараниями руководства ПО «Дон» и посредством падких до сенсаций СМИ было публично объявлено могилой генерала Лизюкова и его экипажа!
