двенадцать заложников, в числе коих был и его собственный сын. Кроме того, Карл привез из этого похода двух знаменитых баваров – Арно и Лейдрада, славящихся своим непревзойденным искусством чтения проповедей.
Фастрада и дочери встречали короля в Ингельгейме, а все трое сыновей Хильдегарды были на сей раз в походе вместе с отцом. Курьезные новости ждали Карла в Ингельгейме – во-первых, Арихис нарушил свои клятвы и, вступив в союз с Византией, вновь начал воевать против Неаполя, однако внезапная смерть постигла его в наказание за это, ибо, присягая на верность Карлу, клятвопреступник божился собственной жизнью; а во-вторых, Хруотруда, достигшая в этом году тринадцатилетнего возраста, была замечена в связи с сыном ингельгеймского сенешаля и, что самое страшное, во время Рождественского поста тайком встречалась с ним по ночам. Карл строго наказал ее, не вручив привезенных из Баварии подарков, но потом все же пожалел – ведь бедняжка осталась без такого жениха, брак-то ее с византийским царевичем так и не состоялся изза того, что василисса Ирина вдруг передумала и сосватала своему сыну другую невесту, какую-то невзрачную армянку. Алкуин объяснял это тем, что Ирина опасалась, как бы, обретя такого зятя, как Карл, Константин не вспомнил бы о том, что он мужчина и наследник престола.
– Впрочем, – говорил Алкуин, – не стоит печалиться. Вместе с Константином мы приобретали бы у себя в доме огромную шайку иконоборцев. Мало того, что они еретики, нам бы пришлось еще бы и воевать с Ириной, отстаивая их интересы. К тому же я предвижу в будущем совсем другой брак, другую связь с Константинополем…
Как бы то ни было, а во время встречи в Риме с послами из Византии предыдущие договоренности о браке между Хруотрудой и царевичем были отменены, а евнух Афанасий, обучавший принцессу греческому языку и византийским традициям, отправился домой в Грецию.
Надо сказать – к великой радости Хруотруды, которой очень нелегко давался язык Иоанна Дамаскина и Романа Сладкопевца, а жирный и потный евнух был весьма далек от идеала мужчины в представлении мечтательной и пылкой принцессы. Гораздо ближе к этому идеалу оказался восемнадцатилетний и стройный отпрыск ингельгеймского сенешаля. Он разговаривал с ней на самом понятном и приятном для девушки языке – языке поцелуев. Побывав в войске Карла во Флоренции, он даже научился целоваться по-флорентински, то есть – держа девушку руками за уши и лаская ей ушные мочки. Когда в откровенном разговоре Хруотруда поведала об этом отцу, Карл долго и от души хохотал, забыв о зубной боли, которая мучила его всю ту ингельгеймскую зиму.
Другой зубной болью оказалась в том году Фастрада, которая продолжала толстеть и совсем перестала волновать короля как женщина. А вместо того чтобы понять причины охлаждения и принять какие-то меры, она взялась денно и нощно упрекать его в отсутствии любви и в отказах от исполнения супружеских обязанностей. Лишь изредка, с большим трудом Карл принуждал себя возлечь с Фастрадою и, когда, наконец, выяснилось, что она вновь беременна, вздохнул с большим облегчением.
Он полюбил Хруотруду и стал уделять ей много времени, гуляя в пленительных окрестностях ингельгеймского пфальца. Он переплывал с нею вместе на другой берег Рейна и взбирался на кручи Таунусских гор, где как-то по-особенному вкусно дышалось. Не будь Хруотруда его дочерью, Карл непременно влюбился бы в нее в то лето по-настоящему, как зрелый мужчина в юную девушку. Он ведь даже приревновал ее к Гримоальду, сыну Арихиса, живущему в Ингельгейме в качестве заложника. Разлученная с сыном сенешаля, Хруотруда, недолго мучаясь, влюбилась в этого смазливого итальяшку. Однажды Карл сам застукал их целующимися.
– Ну вот, – возмутился он, – по-флорентински ты уже умеешь, теперь решила научиться по- беневентски, да? Нет уж, милая, если я отвадил от тебя сына доблестного воина, то сын клятвопреступника точно тебя не получит, Алкуин отговаривал Карла, ссылаясь на просьбы Папы ни в коем случае не отпускать Гримоальда, тем более что вдова Арихиса, Адальперга, спутавшись с сыном Дезидерия, Адальгизом, захватила власть в Беневенте и продолжала политику своего покойного муженька. Но Карл был непреклонен и отпустил Гримоальда на все четыре стороны, запретив на выстрел приближаться к Хруотруде.
Тассилон Баварский оказался столь же коварным, как и Арихис. Он вновь взялся за свое, но был выкраден из Баварии и привезен в Ингельгейм, где был предан суду во время собравшегося там генерального сейма. Поскольку, в отличие от Арихиса, он, когда клялся, говорил не «пусть я помру», а «пусть меня казнят», сейм и приговорил его к смертной казни. Но Карл, благодушествуя по случаю излечения от зубной боли, заменил смертную казнь постригом и велел отправить строптивого бавара в тот же монастырь, в котором доживал свой век бывший тесть Карла, Дезидерий.
Едва лишь были во второй раз улажены дела баварские, как на востоке обозначился новый враг – авары. Некогда вместе с ордами Аттилы это кочевое племя пришло на берега Данубия[70] и здесь, в Паннонии, осело, захватив огромную территорию. Городов авары не строили, а столицей у них был великий лагерь, называемый «рингом». Там сидел аварский хан, который, узнав о падении Тассилона, решил попытать счастья в Баварии и трижды за это лето посылал свои отряды грабить соседних баваров, однако франкские заставы стояли крепко и отразили все три набега.
Осенью Карл покинул Ингельгейм и отправился в Баварию. Добравшись до берегов Данубия, он остановился в Регенсбурге и отсюда руководил созданием мощной и крепкой границы с Аварским каганатом. Здесь же он издал капитулярий об упразднении Баварского герцогства и разделе его на графства, в которых графами назначались исключительно франки.
Находясь в Регенсбурге, Карл узнал о том, что в Ингельгейме у Фастрады родилась девочка, которую назвали Хильтрудой, но новость эта нисколько не тронула короля, ибо он вновь затосковал по Химильтруде и на Рождество нагрянул в Ахен.
Химильтруда и ее горбун жили на окраине города в новом добротном и большом доме, снаружи ничем не примечательном, но внутри довольно просторном и уютном. Подумать только, с той самой масленицы, когда Карл в последний раз виделся со своей первой женой, минуло уже почти пять лет! Он нашел Химильтруду постаревшей, поседевшей и похудевшей, морщин стало больше, глаза видели плохо, да к тому же она переболела костоломой, вызванной чьим-то сглазом, и теперь еле-еле ходила. В тот год ей исполнилось сорок девять лет, в глазах любого мужчины она уже была старухой, которую трудно представить себе любовницей, а тем более – любовницей короля. А тем более – такого короля, как Карл, – сильного, крепкого, цветущего и упитанного, способного понравиться и зрелой тридцатилетней красавице, и молоденькой девочке лет шестнадцати.
Но Карл в первую минуту встречи вновь увидел перед собой ту самую Химильтруду, в которую влюбился двадцать три года тому назад, когда ему было двадцать три, а ей – двадцать шесть. Он взял ее на руки, такую легкую и тонкую, и принялся жадно целовать, и она затрепетала в его руках, как умела трепетать лишь она, Химильтруда, приветствуя его теми самыми скупыми, но страстными вздрагиваниями, от которых он вмиг загорался.
– Как хорошо! Как я тосковал по тебе! Как с тобой хорошо! – счастливо вздыхал он спустя несколько часов, лежа в ее объятиях и целуя тонкие плечи. – Сколько же лет прошло с той масленицы? Два? Три?
– Скоро пять, – простонала Химильтруда, крепко прижимаясь к мощной груди Карла своей начавшей увядать грудью, – Целая вечность! И ты вновь приехал ко мне победителем.
– Все мои победы – для тебя!
– А мои поражения – для кого? – усмехнулась она горестно.
Он не знал, что ответить на этот вопрос. Они долго лежали молча, покуда она не призналась:
– После той масленицы у меня родилась от тебя дочь. Ты знал?
– Дочь?! Правда?! Где же она?!
– Она прожила всего несколько дней. Была очень слабенькая. Господь наказал меня за мою дерзость.
– Какую дерзость? О чем ты, родная?
– В ту осень, когда должна была родиться девочка, я узнала, что Фастрада опередила меня, родив Теодераду. И когда у меня тоже родилась дочь, я со злости тоже назвала ее Теодерадой.
Ведь ты же переименовал своего сына Карломана, назвав его тем же именем, что и наш с тобой горбунок. Вот я и решила назло тебе – пусть у тебя будет два Пипина и две Теодерады. За это Бог и наказал меня.
