органпансирингион, сложный музыкальный инструмент, изобретенный Ктесебием Александрийским и усовершенный нашими искусниками. Некоторое время его у нас запрещали в наказание за то, что он развлекал развратников Рима во время оргий и весело пел в цирках, когда там умучивали христиан, но с недавних пор его разрешили использовать на пирах. Феофан, сыграй!
Евнух щелкнул пальцами, и тот из его свиты, которого звали Феофаном, примостившись около инструмента, заиграл на нем весьма торжественную мелодию, от которой у Карла сделалось на душе еще радостнее, он обнял Лиутгарду за плечи и притиснул к себе:
– Нравится ли тебе эта музыка, милая весничка?
– Очень, ваше величество, – краснея и потупляя взор, отвечала Лиутгарда. Он назвал ее весничкой! Откуда он узнал, что так зовет ее с детства отец? Ах, ну да! Он же спросил ее об этом и вызнал уже! И ему понравилось это птичье прозвище. Он совсем не такой, как она себе его представляла, выезжая вместе с отцом из Скалистата в Ахен. Он совсем не страшный, а ужасно милый, такой пушистоусый и добрый!
– Я прикажу наделать сотню таких органов, – веселился Карл. – Пусть они играют в каждом городе моего государства в честь нашей сегодняшней встречи с тобой, весничка Лиутгарда! Я прикажу, чтобы в каждой церкви установили по органу, дабы радовать Господа его звуками в благодарность за то, что Господь послал мне тебя!
– Правда?
– Правда! А ты выйдешь за меня замуж, весничка?
– Ваше величество…
– Ничего, что я старый. Ты поймешь, что я лучше многих молодых. И мне так одиноко было без тебя, Химильтруда!
– Я Лиутгарда.
– Конечно, конечно! Лиутгарда, Лиутгарда. Лиутгарда! Что может быть красивее этого имени. Хотя я еще не привык, что теперь тебя зовут именно так. Клянусь, ни с кем ты не будешь так счастлива, как со мной. Будешь моей женой, Лиутгарда?
Феофан раззадорился и заиграл еще лучше, звуки множества медных свирелей органа наполняли зал ахенского пфальца, удивляя пирующих своей мелодичной и мощной силой.
Ставракий, раздосадованный тем, что ни с того ни с сего потерял собеседника в Карле, рассказывал внимательному игумену Турской обители Алкуину:
– Раньше он состоял из двадцати трубок. Мы довели количество сиринг до сорока пяти.
Раньше органпансирингион давал две октавы, мы довели его диапазон до четырех. Эту мелодию, которую вы сейчас слышите, Феофан сочинил сам.
Глава тринадцатая Лиутгарда
В те дни, когда Карл, получив согласие Лиутгарды, играл новую свадьбу, далеко от Ахена, в городе Багдаде в очередной раз женился и тот, о ком так долго государь франков мечтал. Молодая слониха, привезенная из Индии в сад наслаждений Бустан аль-Хульде, немного пококетничав, согласилась стать женой Фихл Абьяда.
Между тем великий халиф Харун ар-Рашид не забывал о том, что время от времени у слонов выпадают старые зубы и вырастают новые и что по наблюдению мудрого Ицхака ан-Надима смена зубов у Фихл Абьяда таинственным образом совпадает со сменой власти в Багдаде.
Частенько халиф вызывал к себе слоновода Аббаса и интересовался у него, как обстоит дело, но, хотя зубная пора подошла, никаких признаков того, что у Фихл Абьяда вот-вот начнут вываливаться прослужившие свои двенадцать лет зубы, не наблюдалось.
Король Галисии и Астурии Алонсо прислал в Ахен послов с семью пленными сарацинами и множеством даров. Все это – и пленников и дары – Карл отдал скалистатскому майордому Ригвину, когда вызвал его к себе, чтобы сообщить о том, что желает взять в жены его дочь Лиутгарду. Свадьбу играли накануне Рождественского поста, но поститься на сей раз Карл не смог – уж слишком вожделел он к своей новой жене, в образе которой ему мерещилась воскресшая Химильтруда. В самую рождественскую ночь в Ахене преставился Павел Диакон, и Карл конечно же решил, что тем самым, смертью друга, Господь наказал его за невоздержание. Но и Великим постом король не мог отказать себе в радости сожительства с Лиутгардой. Ему казалось, он сошел с ума, провалился в прошлое, туда, где он думать не думал ни о каких говениях, ведь когда-то, много лет назад, он наслаждался любовью Химильтруды, не разбирая постных и обычных дней, не думая о грехе, да и о Боге не очень-то думая.
В последний день месяца лентцинманота была Пасха, но, не вкусив на сей раз тягот поста, Карл не прочувствовал и радости праздника. Он чистосердечно исповедовался приехавшему из Тура Алкуину, и аббат обители Святого Мартина Турского, посокрушавшись для порядка, снял с короля его грехи. Потом, сидя рядом с Карлом на пиру, он бросал на очаровательную Лиутгарду неприязненные взоры и, не выдержав, проворчал:
– Боже, как не вовремя ты на ней, государь, женился!
– Не вовремя, брат мой, не вовремя, – вздыхая, но счастливо улыбаясь, отвечал король. – Сам знаю, что должно бы мне жениться на Ирине.
– Ты говоришь это с улыбкой, а мне невесело, – простонал аббат. – Вся жизнь твоя, Карл, устремляла тебя к этому моменту, и другого такого случая не представится. Стать мужем Ирины означало бы прочное воссоединение христианского Востока с христианским Западом, Константинопольского патриархата с Римским папством, разрыв между которыми все больше намечается. Ты совершил бы великую миссию…
– И стал бы подкаблучником у византийской василиссы, – вмиг нахмурился Карл.
– Ну конечно! – фыркнул Алкуин. – Гораздо лучше быть подкаблучником у глупенькой молоденькой аламаннки!
– Ты слишком много позволяешь себе, штукатурщик! – грозно прорычал король.
– Мне возвратиться в Йорк? – ехидно сощурился аббат.
– Только попробуй! – смягчаясь, ответил Карл, повернулся к Лиутгарде, которая, кажется, не слышала их разговора, привлек ее к себе и стал звонко целовать в щеку, приговаривая: – Там, где ты, там щебечут мои поцелуи.
Спустя некоторое время он отвлекся от жены и вновь повернулся к Алкуину:
– Ты все еще дуешься? Развеселись! Посмотри, как хорошо мы живем! Наши границы расширяются, а вместе с границами государства на запад и восток двигается Христов свет. Мы крестим саксов, аваров, славян…
– Насильно, – возразил Алкуин. – Крещение ничего не значит без веры. Можно заставить креститься, но заставить верить…
– Крещение открывает в душе человека щель, в которую начинает просачиваться свет веры, свет разума, – сказал сидящий напротив Алкуина Ангильберт.
– Правильно, – кивнул Карл. – Кстати, Алкуин, тут недавно скончался аббат монастыря Сен-Рикье. Как ты думаешь, правильно ли будет назначить на его место Ангильберта?
– У меня нет возражений, – ответил Алкуин. – Ангильберт принадлежит к той породе людей, образованность которых не мешает их истинной вере. Однако в вопросе о крещении мы с ним расходимся. На мой взгляд, следует сперва привести человека к вере, а уж потом крестить его.
Восточные же миссионеры поступают наоборот – крестят, тотчас же начинают взимать церковную десятину, а потом удивляются, почему это авары и саксы такие маловеры!
– Да, – вздохнул Карл, – миссионеры мои часто перегибают палку. Но где взять нового Блаженного Августина? Где взять нового Иеронима? Как бы я мечтал иметь человек двадцать, подобных им!
– Опомнись, Карл, что ты такое говоришь! – усмехнулся турский аббат. – Господь Бог, сотворивший небо и землю, был вполне доволен двумя такими людьми, а ты смеешь сетовать на то, что у тебя нет двенадцати!
Карл расхохотался. Рассмеялись и все, кто слышал произнесенное Алкуином блестящее слово. Обняв
