– Но еще большее удивление ожидало нас, когда мы узнали о том, что не так давно эту церковь Святыя Троицы посетил сам король франков Карл и что он привез необычные дары – колокол и распятие, сделанные из некогда захваченных языческих трофеев, – продолжил Папа Лев, – Настоятель храма поведал мне о поганом капище, находившемся некогда на месте нынешней церкви, о том, как сие капище было разорено десницей короля франков и как свалено было древо поклонения мерзостным богам. Он выпросил у меня кровавые повязки, кои доселе обволакивали мои руки, ноги и чело и кои отныне становились ненужными… Почему сей нанус[72] непрестанно скалится в течение всего моего рассказа?
Карл посмотрел на Эйнгарда, стоящего рядом и с трудом сдерживающего ехидную усмешку.
Отвесив коротышке немилостивую оплеуху, он извинился перед Папой:
– Простите его, это Эйнгард, мой лучший летописец. Судьба обделила его ростом, и посему натура его склонна к скептицизму. Дварфлинг! Отойди прочь и не раздражай его святейшество!
– В таком случае, я не смогу доподлинно передать в будущей летописи подробности вашего разговора, – заявил Эйнгард.
– Тем лучше, – строго сказал Папа, – для описания сегодняшней встречи следует подобрать другого хроникера, способного верить в чудеса, ниспосылаемые Единой и Нераздельной Троицей.
– Обещаю: Эйнгард ни слова не напишет в своей летописи о чуде вашего исцеления, – прижав ладонь к груди, сказал Карл.
– Безобразие! Хорошо бы его еще и высечь! – пропыхтел Лев.
– И это не помешает, – согласился Карл.
Они проследовали в падерборнский дворец, где уже готовилось пиршество по случаю приезда Папы. Гость из Рима беспрестанно рассказывал о том, какие страдания пришлось ему пережить и как он был вознагражден за них, вкусив истинного чуда. Он показывал королю все свои рубцы на руках и ногах, лицо его тоже было отмечено шрамами, особенно лоб и брови.
– Когда преступники выкалывали мне глаза, они несколько раз промахивались и попадали то в лоб, то в бровь, – объяснял Папа, – Еще бы, я так извивался, так бился, пытаясь вырваться.
А в память об утраченном и вновь обретенном языке Господь вернул мне его не полностью. Вот, нетрудно заметить, что самый кончик языка отсутствует.
Папа высунул язык, и Карл действительно увидел, что кончик языка срезан, но уже как следует зажил. Ему почему-то вспомнился зуб Ифы в тот год, когда обнаружилось, что с него срезан самый кончик.
Эйнгарду по приказу Карла всыпали пять плетей, но он все равно отказывался признать честность Папы и уверял, что на самом деле никакие глаза ему не выкалывали, никакие руки-ноги не ломали и никакой язык не отрезали. Мол, действительно побили, посекли лицо, отрезали кончик языка, а Папа после этого прикидывался покалеченным больше, чем на самом деле. Гермер же вступил с Папой в сговор и во всем помогал ему. Карл, прослышав про эти версии Эйнгарда, страшно разгневался и приказал влепить Дварфлингу еще пяток плетей. Сомнения, конечно, и его одолевали, но все-таки больше хотелось верить в возможность чуда. Воздав Папе всяческие почести, король отправил его обратно в Рим с большим эскортом из духовенства и сановников, а также в сопровождении мощного отряда, возглавляемого королем Италии Карломаном-Пипином, победителем вестфальских мятежников.
Осенью Карл вернулся в Ахен со своими соратниками, Каролингом, Людовиком, дочерями и беременной Лиутгардой. И в Ахене его ждали хорошие вести. Франкские форпосты укрепились далеко за Пиренеями, и правитель Уэски Хасан прислал королю ключи от своего города. Кроме того, франки овладели Балеарскими островами, выгнав оттуда разбойников-арабов, совершавших постоянные нападения на побережье. В конце осени пришло известие о том, что Папа Лев успешно возвратился в Рим, обидчики его схвачены и ждут суда. А перед самым Рождеством в Ахен приехали послы от Иерусалимского патриарха, привезшие письменное благословение и реликвии от Гроба Господня. Карл был весьма польщен этим, и, когда посол заговорил о бедах и нуждах, переживаемых Иерусалимской патриархией, король приказал выделить из казны кругленькую сумму, а когда казначей Эркамбальд и неуемный ерник Дварфлинг принялись издеваться над простодушием государя, говоря, что патриарх для того только и послал свои дары, чтобы выклянчить воспоможествования, Карл приказал им следовать вместе с дворцовым ахенским священником Захарией, сопровождая иерусалимского посланника до самой Святой Земли.
– Было бы неплохо, если бы вы еще добрались до Багдада, – сказал он на прощание. – Я дам вам подарки для халифа Арона[73] и письмо. Узнайте, есть ли у него свободный элефант, которого ему было бы не жаль подарить мне. Желательно белого. Я слыхал, у него есть и белые.
Но не выпрашивайте, ведите себя достойно.
Весело отпраздновав в Ахене Рождество, иерусалимские монахи, а с ними – Захария, Эркамбальд и Эйнгард Дварфлинг отправились в далёкий путь. Глядя вслед их кавалькаде с одной из башен ахенского пфальца, король слал им вдогонку крестные знамения и шептал:
– Господи Боже, Иисусе Христе, мнимому отцу Твоему Иосифу и Деве Матери во Египет путь давший, рабам Твоим спутешествуй и даждь им безмятежно возвратиться, и приведи с ними, Боже наш, зверя элефанта.
Когда путники скрылись из виду, стоящая рядом с мужем Лиутгарда спросила:
– Я давно слышу об этом звере элефанте, но не знаю, почему вы, ваше величество, так мечтаете его приобрести.
– Видишь ли, весничка, – прижимая к себе жену, с улыбкой отвечал король, – я и сам не знаю. Давным-давно я услыхал об этом чудище и вбил себе в голову, что стоит мне получить его, как все дела мои тотчас пойдут как по маслу. С тех пор прошло много лет, а желаемого элефанта я так и не приобрел. Дела мои хоть и не по маслу, но идут, и жизнь я прожил счастливую, а все равно, нет-нет да и вспомню про элефанта. Пускай бы он хотя бы на склоне дней моих явился ко мне.
– Не говори так, супруг мой милый, – ласково сказала Лиутгарда. – Ты еще в зените дней своих, а не на склоне. Не говори, что уже прожил жизнь свою. От таких слов мне делается тоскливо, ведь я еще не прожила с тобой свою жизнь, а хочу быть твоей женой долго-долго. И хочу, чтобы ты увидел нашего сына взрослым. Ох, как же он сейчас сильно взбрыкнул!
Срок разрешения близился, живот у королевы был небольшой, но тверденький, и ребенок в нем часто взыгрывал, шалил так, что вся утроба ходуном ходила. В свои пятьдесят восемь лет Карл словно бы впервые готовился стать отцом. Лиутгарда сильно напоминала ему Химильтруду, и казалось, она нарочно послана для исправления того кривого, что было у Карла с первой женой.
Не беда, что ребенок будет моложе внуков Карла, ведь у короля уже есть дочь Хруотгейда, моложе его внука Ромуальда.
Лиутгарда молила Бога, чтобы только военные дела не увлекли Карла из Ахена до того, как пройдут роды, но Бог не внял ее молитвам. Накануне Великого поста пришло письмо от Алкуина и Теодульфа, который с недавних пор был назначен в Орлеан епископом. Друзья писали королю о страшном бедствии, обрушившемся на побережье Аквитании. Из-за моря явились лютые разбойники, принадлежащие к некоему неслыханному доселе племени норманнов. Нападая на прибрежные города и селения, они безжалостно истребляли все население и дочиста опустошали имущество, а что не могли погрузить на свои причудливые ладьи, то сжигали дотла. Карл с небольшим, но крепким войском тотчас отправился в Аквитанию, мечтая хорошенько проучить разбойников, надолго отбив у них охоту потрошить франкские пределы. Но норманны, словно учуяв расплату, исчезли и больше не появлялись. Проследив за тем, как закладываются крепкие береговые бастионы, Карл вспомнил наконец о Лиутгарде и поспешил вернуться в Ахен.
Но он не успел. В ахенском пфальце его ждало горе. Роды королевы прошли неудачно, пришлось рассекать, и ребенка извлекли из чрева матери мертвеньким. При встрече с мужем Лиутгарда разрыдалась и долго не могла утешиться. Она бормотала сквозь всплески рыданий о своей вине, о том, что он теперь ее должен бросить и что любить такую никчемную нельзя. Карл держал ее в своих объятиях с большим трудом – так сильно она билась и трепыхалась, будто птичка в зажатой ладони. Он говорил ей:
– Это я, я виноват, а не ты! Если б я никуда не уезжал, все бы обошлось благополучно.
Ведь я же мог послать туда Людовика. Зря, что ли, он носит титул короля Аквитании? Не думай, что я стану меньше любить тебя! Не рань мое сердце рыданьями!
Наконец Лиутгарда стала затихать. Замерла, всхлипывая. Затем медленно произнесла:
