во все горло, – Радуйтесь, жители Рима! Так и быть, я принимаю корону вашей паршивой империи!
– Вот это сказано так сказано! – гоготнул Дварфлинг, – Это я непременно отмечу в летописи.
– Я тебе отмечу! – рявкнул Алкуин и больно дернул коротышку за ухо. – Анафеме предам!
Тем временем улица наполнилась ревом жителей Рима, которые ни слова не понимали на варварском лингва франка и подумали, что император наконец соизволил ответить им на их приветствия восторженным восклицанием. Некоторые подумали, будто он сам себя величает элефантом, и выкрикивали:
– Аве цезарь Карл Элефантус!
А один смельчак даже крикнул:
– Ave Carolus elephanti corio circumtentus![75]
Из всей свиты Карла один лишь Алкуин расслышал сие выражение из какой-то комедии Плавта, но, скрипнув зубами, оставил его без внимания. Лишняя заваруха сейчас была совсем ни к чему.
Карл весело помахивал рукой добродушным и глумливым римлянам без разбору, вдруг вспомнил про кандидатскую тогу, снял ее с себя, оставшись в тунике, и разрешил наконец-то Алкуину облачить его в имперскую тогу с золотыми ваиями. Дикуил, Мегинфрид и Теодульф подняли императора на руки и понесли с триумфом по площади перед Ангельским замком.
Он передумал уезжать и решил остаться в Риме до прибытия слона. Целую неделю Рим пировал по случаю избрания нового императора, ну и, конечно, в честь Рождества Христова.
Затем собрался второй обвинительный трибунал по делу о заговорщиках против Папы Льва. На сей раз все злоумышленники были окончательно признаны виновными и приговорены к смертной казни. Вердикт с постановлением о приговоре подали императору, дабы он либо утвердил его, либо помиловал злодеев. Карл постановил отменить смертную казнь, но изгнать всех приговоренных за пределы своей империи, и в случае, если они будут в сих пределах пойманы, немедленно лишать их головы. Алкуину не пришлось долго объяснять Карлу, почему император не может сам выносить приговор, ибо он – высший судия после Бога и имеет право либо утверждать людской суд, либо отменять его решения.
Живя в Риме, в Ангельском замке, Карл по-прежнему имел обыкновение рано вставать, купаться, брить подбородок, совершать утренние молитвы и завтракать на рассвете. Вместе с Папой Львом он участвовал в литургиях, но заниматься политическими делами Рима, даже приняв корону этой «паршивой империи», ему было лень и как бы ни к чему. Хотя с течением времени он заинтересовался римской историей, и днем, в перерывах между прогулками, упражнениями в стрельбе из лука и застольями, Алкуин читывал ему жизнеописания великих римлян, с ходу переводя с латыни на франкский язык. Особенно увлек императора сравнительный метод Плутарха. Однажды, когда Алкуин читал жизнеописание Александра, Карл прервал его и спросил:
– Как ты думаешь, брат мой Флакк Альбинус, если бы Плутарх жил не до меня, а после, он бы ведь наверняка писал не двойки, а тройки?
– Интересная мысль! – усмехнулся турский аббат. – Почему-то она хоть и лежит на поверхности, а ни разу не приходила мне в голову.
– Вот поэтому не ты император, а я, – сказал Карл. – Ну так как бы ты развил Плутарха, если бы стал переделывать двойки на тройки?
– Хм… – задумался Алкуин. – Ну, ясное дело, что вместо пары «Александр – Цезарь» я б очертил тройку «Александр – Цезарь – Карл».
– Согласен, – простодушно кивнул Карл. – Тем более, как мы видим, Александр любил стрелять из лука, и я люблю.
– Хотя бы поэтому, – рассмеялся аббат.
– А в какую тройку ты бы поставил моего отца Пипина?
– Полагаю, Пипин Бревис легко сопоставляется с Агесилаем и Помпеем.
– Но ведь ты сам читал мне, что римляне назвали Помпея «любимый нами сын враждебного отца», в то время как франки не считали моего деда, Карла Мартелла, враждебным.
Знаешь что, не будем сейчас торопиться с выводами, ты хорошенько все обдумаешь, составишь тройки, в которых бы великие греки и римляне сопоставлялись с не менее великими франками, и потом покажешь мне, что у тебя получилось, но только основательно все сопоставь, как Плутарх.
– Ладно, я подумаю. Читать дальше?
– Читай.
– Итак, описав блестящую войну Александра с Таксилом, Плутарх переходит к описанию войны с другим индийским повелителем, которого звали Пор.
«О войне с Пором подробно говорится в письмах самого Александра, где сообщается, что между враждующими лагерями протекала река Гидасп. Наблюдая за переправой, Пор выставил на берег Гидаспа своих элефантов…»
– Элефантов? – оживился император. – Так-так, интересно!
Алкуин усмехнулся и стал читать дальше про то, как хитро сын Филиппа Македонского переправился через Гидасп и напал на Пора.
– «Пор понял, что Александр уже перешел реку, и выступил ему навстречу со всем своим войском, оставив на месте лишь маленький отряд, чтобы тот мешал остальным македонцам переправляться. Напуганный видом элефантов и многочисленностью неприятеля, Александр напал на левый фланг…»
– «Напуганный видом элефантов…» Ничего себе! – воскликнул Карл, хлопнув себя по колену. – Это Александр-то! И мне еще будут врать, будто с виду элефант не страшен. Ну-ну, читай дальше.
– «Александр напал на левый фланг, а Кеносу приказал напасть на правый. Враги дрогнули, но всякий раз спешили отойти к элефантам, собирались там с силами и вновь бросались в атаку сомкнутым строем. Вот почему битва шла с переменным успехом, и лишь на восьмой час сопротивление врагов было сломлено. Так описал сие сражение тот, по чьей воле оно произошло.
Другие историки сообщают, что благодаря своему необыкновенному росту Пор выглядел на элефанте в той же пропорции, как всадник на коне, хотя элефант под ним был самый крупный. Сей элефант проявил необычайную смекалку и трогательную заботу о своем царе. Пока Пор еще сохранял силы, элефант защищал его от врагов. Потом он почувствовал, что царь изнемогает от многочисленных вонзившихся в него дротиков, испугался, как бы Пор не упал, и сам медленно опустился на колени и стал осторожно вынимать своим длинным носом из тела царя один дротик за другим».
– Ах ты милый! – воскликнул Карл. – Какой же он милый! А я знал, что элефанты таковы! Ну почему я не родился в Индии!
Алкуин стал читать дальше про то, как великодушно поступил Александр с поверженным Пором, про то, как в этой битве погиб любимейший конь македонца, Буцефал, про то, как Александр назвал в честь коня город, основанный на берегу Гидаспа.
– Он – город, а я – месяц, – с гордостью пробурчал Карл, вспомнив про своего Гербиствальда.
Следующее сообщение Плутарха о слонах сильно расстроило императора. Когда Алкуин дошел до того места, где Андрокотт подарил Селевку пятьсот слонов, Карл вскочил в негодовании со своего кресла:
– Подумать только! Целых пятьсот! А мне за всю жизнь подарили одного-единственного, да и тот никак не может дошагать до этого проклятого Рима, где всем только и дела, что смеяться над моими усами! И это какому-то Селевку! Сколько же было подарено элефантов самому Александру? Читай дальше!
К счастью, дальше о слонах не говорилось ни слова, и сколькими элефантами владел сам великий завоеватель Азии и Индии, осталось неизвестно. Когда же Алкуин дочитал до того эпизода, в котором Александр устраивает грандиозное соревнование, кто больше всех выпьет вина, Карл произнес:
– Сегодня же устрою подобное безобразие. И сам напьюсь на нем вусмерть.
– Ну да! Вот еще! – возмутился аббат.
– Что значит «вот еще!»? – вскинул брови Карл, но тотчас же спохватился: – Ах, ну да!
Ведь пост же еще! Ну так после Страстной недели. У нас ведь следующая уже Страстная?
– Эркамбальд вернулся, – входя в комнату, где сидели Алкуин и Карл, произнес Теодульф.
– Немедленно ко мне! – воскликнул Карл.
Эркамбальд был вскоре после рождественской недели отправлен назад, навстречу слону. И вот спустя три месяца он снова оказался в Риме. Явившись к государю, он доложил, что в Ливии встретился с послами от Харуна ар-Рашида, сопровождающими слона и Исаака, дошел с ними до Карфагенского порта и там ждал,
