В следующий момент все стихло и два «бездыханных» тела, взгроможденные одно на другое, замерли на директорском столе…
Первым «очнулся» Морозов.
— Ну ладно, давай вставай, — небрежно бросил он, — назначаю тебе повышение в окладе!
— О! Алексей Григорич! Я так Вам бла…
— Не стоит! — Оборвал он. Это — «за выслугу перед начальством».
— Ой, тут чертежи немного закапались…
— Закапались? Чем закапались?
Мамаева смущенно склонила голову.
— А! Ерунда! — Бросил Морозов. — Татьяна перечертит. А ты одевайся и позови мою секретаршу.
— А! Вот опять они мне чертежи перечерчивать дали, закапанные спущенкой! — Носилась, вопя, поганая по дому.
— Сгущенкой? — Не поняла Рыба.
— Спущенкой, молофьей, то есть. Сами ебуться, а мне перечерчивать за них! Смотри, во что они мои чертежи превратили! Устряпали все, как свиньи, а я тут корпей за них!
— А почему?
— Потому, что я — ведущий специалист института! — Гордо выпалила погань.
— А че, она сама что-ли перечертить не может?
— А она зато с батяней спит, а ей за это зарплату повышают.
— Во классно! Надо и тебе так делать!
— ни за что на свете! Лучше я сдохну!!!
— Ну мам!
— Ни за что!
— А рыбки? А коньки? А канарейки?
— Никаких рыбок! Никаких канареек! Ни за какие миллионы не соглашусь!
— Ну и хрен с тобой! Вот вырасту и сама с Морозовым спать буду. А на повышение зарплаты и коньки и рыбок и все, что захочу себе куплю! — Категорично заявила Рыба.
— Только попробуй!
— А потому, что ты — моя дочь! И если ты посмеешь так поступить, как эта мразь Мамаева, то я тебя просто убью!
— Как это ты меня убьешь?
— А очень просто! Возьму топор и убью!
— А зачем? — Жалобно заскулила Рыба.
— Затем, что ты — моя дочь! И ты будешь жить так, как я хочу! А если нет — я тебя убью.
— Ну мам…
— Никаких мам!!!
— Ну мам…
— Не зли меня! — Уже грозно и дико зарычала поганая на Рыбу.
Та сникла, испугалась и замолчала. В ее голове стали прокручиваться картинки того, как она трется с директором, чтобы ей повысили жалование, а сзади подходит поганая с топором, замахивается им и в последний момент Рыба вкрикивает, но уже поздно. Топор летит в ее удивленное и испуганное лицо. Брызги крови и мозгов разлетаются во все стороны. Следующая картинка: Рыба стоит у огромного красивого аквариума и любуется роскошными рыбками и живыми экзотическими водорослями. Сзади подкрадывается поганая, пряча под мышкой за пазухой топор.
— Мам! Мам, посмотри! — Ликует Рыба. — Это я на деньги «тяти» купила! Смотри, какая прелесть!
— Что ты сказала? Чьи деньги?!
— «Тяти», мам. Ну ты сама понимаешь. Он их мне дал за то…
— За то, за что я тебя сейчас прикончу!
И в мгновенье ока поганая выхватывает из-за пазухи топор и отсекает Рыбе голову. Тело, фонтанируя струями крови, падает на пол, а отрубленная голова плюхается в аквариум, беззвучно произнося полуживыми губами: «Я не виновата! Я не виновата!» и заливает его алой пеленой крови. По стенкам стекают темные брызги. С губ обезумевшей погани хриплым шепотом слетают слова:
— Уж лучше ты умри, если не хочешь быть такой, как я хочу!!!… Смерть тебе! Дрянь!
Рыба вздрогнула от этого страшного наваждения, однако этот образ очень сильно овладел ею. Со страхом и отчаянием она стала мысленно повторять себе:
«Никогда не буду делать плохо! Буду хорошей девочкой, овечкой! Никогда не буду пороться с такими, как Морозов! Никогда, никогда, никогда!!!»
Рыба стала тщательно себя завнушивать уродскими установками, особым усилием делая себя дурой. Так, потихоньку она стала становиться послушным секс-зомби тоталитарной секты маминизма. Секты с суицидальными установками, заполонившей весь мир. Секты, с которой нужно начинать отчаянную непримиримую борьбу. Секты, унесшей миллионы молодых невинных жизней и искалечившей жизни миллиардов ни в чем не повинных людей!
— Эй, ты чего задумалась? — Подскочила погань к оцепеневшей от ужаса Рыбе. — Не бери в голову, лучше посмотри какие я классные стишочки пишу. Тут все про нашего «батяню» сказано.
— Ну и что?
— А то, что я повешу это в женском туалете на самое видное место.
— А ваш директор что, женский туалет ходит что-ли?! — Сильно удивилась Рыба.
— Да ты что, рехнулась что-ли?
— А как он эти стихи прочитает?
— А эти же стукачки ему это и донесут.
— А дальше что?
— Ну, что-что? Нервничать будет, переживать, беситься. Это же так весело: все ему всегда говорят: «да, тятя! да, тятя!», а здесь вот такое. Он как узнает, что про него такое написали, сильно забесится.
— А если он узнает, что это ты?
— А я почерк изменю и пока никого нет в туалете, тихонечко это повешу. У! Как будет здорово!
— А зачем все это?
— Ну чтоб досадить Морозову, как ты не понимаешь?! Какая ты глупенькая у меня. — Самозабвенно базлала поганая. — А потом через несколько дней я другое стихотворение напишу. Якобы другой поэт пишет этому.
— Писать на стенах туалета
Увы, друг, немудрено.
Среди говна — мы все поэты,
Среди поэтов — все говно!
— Ничего не понимаю! И зачем тебе все это нужно?
— А, иди ты! Ничего ты не понимаешь! — Отмахнулась погань и ушла на кухню.
Через несколько дней тупая каракатица опять подвалила к рыбе.
— Знаешь, доча, а меня кажется сокращают.
— Ой, а почему?! Что же мы теперь будем делать? — Заскулила Рыба.
— Да вот, блин, одна из его подстилок зашла в туалет, когда я свой стишок на зеркало приклеивала. Она вроде как сделала вид, что ничего не замечает, а тяте все равно настучала, сволочь. И теперь меня из-за этого в первую партию сокращают. А ведь я — ведущий специалист института!
— А кого это колышет? Не фиг че попало писать. Я же тебя предупреждала! — Забесилась Рыба.
— Да причем здесь это? Просто это случайность: если бы эта баба не увидела, то все было бы нормально! Тятя занервничал бы от стишка. Я бы порадовалась!
— Да ну тебя! Ничего ты не соображаешь. — Не выдержала Рыба и убежала на улицу гулять с
