стихийного процесса отделения Прибалтики от СССР. И не больше. Просто подошло это время отделения, конец восьмидесятых. Так же, как в свое время был момент присоединения, в пятьдесят седьмом. А люди во всем этом не играют абсолютно никакой роли. Они ведомы стихийными силами космоса — и не больше. И если какой-то человек стал проводником этого процесса, как, например Ленин, то это вовсе не значит, что сам по себе он может что-либо делать. Сам по себе человек — ноль, пустой воздушный шарик, тряпичная кукла. А всем в этом мире правят силы космоса: войнами, революциями, НПР, культурой, размножением, болезнями и т. д.
Человек лишь может выбирать под власть каких сил он попадет: тех, что правят революцией и погибнет на баррикадах или тех, что заведуют эволюцией и пойдет путем саморазвития. И от этого выбора зависит его судьба. Но как это сделать?! Ведь человек даже ничего не знает об этом! О каких-то там силах. Каждый человек думает, что мысли, руководящие им являются его собственными, а не чужими, привнесенными откуда-то извне. И в этом самое его большое заблуждение. Если бы он что-то знал и мог выбирать!!!… Тогда бы и жизнь не была бы такой трудной и тяжелой. Но именно незнание, ведение являются основой всех страданий всех людей на Земле. Их рабства, зависимости, болезней, внутренней несвободы и закозленности.
— Слыш, Рыб, да я все поняла, я допетрила! — Хлопнула себя по лбу Людка.
— Что опять случилось?! — Недовольно буркнула Рыба.
— Нам пора тикать отседава!
— Че еще тут вздумала?
— Да ни че. Ты сама позырь! Латыши с нами не разговаривают. На площадях митинги протеста проходят. Прибалтика вздумала от совка откалываться. А скоро ведь тута и переворот начнется.
— Коды?
— Ну скоро, говорю тебе!
— Ну коды начнется, тоды и потикаем отседа. — Тупо долдонила Рыба.
— Ты что, он уже может начаться завтра!
— Ну, а сегодня же он не начался!
Людка не выдержала и стала истерично орать на Рыбу:
— Ты что, совсем очумела что-ли? Тебе что мало на жопу приключений было что-ли? Еще не хватало, чтобы эти очумелые националисты схватили нас и поволокли в каталажку!
Людка совсем обезумела. Грудь ее ходила ходуном, лицо раскраснелось. По нему текли слезы. То, что было подобием макияжа, уморно потекло по роже.
— А как же вот это все?! — Рыба в отчаянии показала на царившее вокруг нее великолепие.
— Дура! Лучше думай о том, что тебя в тюрягу не посадили! Будет тебе!
— Людка, а как же мостовая, башенки, ангелочки?! — Слезно умоляла Рыба.
— Будут тебе и мостовая и башенки, вернее «в башенку» тебя упекут. А ангелочками тебе часовые в тюряге станут! Налюбуешься на всю жизнь!
— Ой, а я не хочу!
— А, не хочешь?! А тогда давай валить отседава.
— Нет…
Рыба «уперлась рогом в землю» и сдвинуть ее с мертвой точки было совершенно невозможно.
— Последний раз говорю тебе. Давай тикать! — Злобно настаивала Людка.
— Ни — за-что! Нет, нет и нет! — Долдонила Рыба.
— Ну, как хочешь. Пеняй на себя! — Хладнокровно ответила Людка, достала свою записную книжку и стала что-то выписывать из нее на отдельный листок.
— Что ты делаешь? — Взволнованно спросила Рыба.
— Пишу, не видишь что-ли?
— Ой, а что ты пишешь?
— Адреса и телефоны.
Чьи?
— Тусовщиков в Риге.
— А зачем? — не въезжала тупая Рыба.
— А ты что ночевать в парадняке[4] собралась что-ли?!
— Нет.
— А где же, если не секрет? В помойке?
— Да я вообще как-то об этом не думала.
— А о чем ты когда-либо думаешь, балда?! — Разъярилась Людка. — Вот, держи!
Людка всучила драгоценный листок с тусовочными адресами хиппарей Риги, дабы та могла вписавшись у них, переночевать на тусовке.
— Ой, спасибо, Людка. — Обрадовалась Рыба. — А может ты все-таки останешься?!
Людка ничего не сказала в ответ. Она была холодна как лед и неприступна как скала.
— Ну ладно, как хочешь. — Виновато улыбнулась Рыба.
— Так, стоять! — Властно скомандовала Людка. Вот тебе адреса Москвы: Жорика и Раевского.
— А зачем? А кто они такие?
— Мои друзья. Как тебя отседова попрут, приезжай ко мне. Я тебя там у них буду ждать.
— Ой, а мне тут нравиться.
— Посмотрим, что ты через месяцок тут запоешь. — Злобно отрезала Людка. Она резко повернулась и отправилась в сторону вокзала.
— Людка! Людка, Людочка, не уезжай! — Заплакала Рыба во весь голос. — Не оставляй меня.
Та резко повернулась, показала ей «фак-ю! и скрылась в толпе прохожих.
— Ой, что же мне теперь делать? Что же мне делать, как теперь быть? — Ныла Рыба, размазывая слезы и сопли по лицу. — Людка! Людка! Людочка, вернись.
Рыба голосила как пятилетний ребенок. Потому что поганая ее приучила чуть что плакать, жалеть себя, распускать нюни. И хотя мир — это не добрая мамочка, а Рыбе уже не пять лет, она все равно ныла, как в своем ебучем детстве.
Проходившая мимо толпа разодетых девиц и хулиганистых парней гадко расхохоталась над ней. Кое- кто отпускал в ее адрес реплики на непонятном ей латышском языке. И хотя Рыба ровным счетом ничего не понимала, но ей все равно было до смерти обидно, что над ней смеются.
И она поспешила быстрее спрятаться в ближайшей подворотне, чтобы убежать от внутреннего дискомфорта. А зря. В этой ситуации она могла бы попросветлевать, понаблюдать за своим внутренним дискомфортом, посмаковать его, проникнуть им до самой глубины души и увидеть наконец, понять насколько идиотично она реагирует на каждый пустяк, на каждую мелочь жизни, насколько она ранима, болезненна и слаба. И в самом эпицентре этого дискомфорта она могла бы расхохотаться сама над собой вместе со своими обидчиками и на удивление им. Вот тогда она вместо болезненной овцы смогла бы стать сознательным человеком.
«Ой, вроде бы пронесло, — подумала про себя Рыба, — куда же мне теперь податься-то? Ой, кафе какое-то. А жрать-то охота!»
Рыба прислушалась к бульканью в своем желудке. И тут же зов инстинкта загнал ее в харчевню.
— Та-а-ак! — Думала про себя Рыба. — Куплю какого-нибудь дешевенького гарнирчика, чайку. Та-ак. Хлебца побольше. Ага! А остальное — нештяками[5] уохаваю. Тут, я вижу, много нештяков латыши бахаться наоставляли.
И Рыба так и поступила. Подойдя к столу, заваленному недогрызенными пойми кем котлетами, она подсела поближе к тарелкам с объедками, и радостно стала соскребать их содержимое к себе в тарелку.
— Вот кайф! Сейчас нахаваюсь! — Радостно думала она.
Напротив нее сидел приличный мальчик — чистюля и доедал свой обед. В начале он не въехал, что происходит, но когда он поднял свои локаторы на Рыбу, то сразу онемел. Глядя на то, как она поедает месиво из объедков, он замер, побледнел, покраснел. Слезы навернулись на его лупалы и он тут же встал.
