надежде вновь обрести своего принца.
Гурун серьезно принялся за обучение Карлсона. С утра до вечера он устраивал ей всевозможные практики, а также учил ее проводить рулоновские лекции. Много комплексов и зажимов вскрывалось в ней в процессе обучения. Каждый раз перед лекцией Карлсон испытывала жуткий дискомфорт выйти к людям и начать им что-то пиздеть, так как дура-мать говорила ей: «ты у меня посредственность, серая мышка, бесталантливая, неспособная. Не вылазь, чтоб не опозориться, живи скромно». И эти слабые установки не давали Карлсону, а впрочем и не только, жить ярко, насыщенно, получать от жизни все самое лучшее, быть творческой, активной, радостной, свободно проявляться, легко общаться с людьми и совершать массу приятных и полезных вещей.
— Иди, проводи лекцию! — грубо наехал Гурун на замечтавшегося Карлсона.
— Ой, я же ничего не знаю, я всего месяц назад узнала о Рулон-холле, — заныла мамочкина дочка.
А Рулон бы порадовался, и стал бы работать над собой, преодолевая дискомфорт, вырабатывая в себе качества оратора.
— Ну и что, настройся на Рулона, и через тебя пойдет пото-о-ок! — спизданул Гурило.
— Какой такой поток, я не могу даже Гыычь Ом нормально произнести! — продолжала ныть дура.
— Говори Ом Гуру, ясно?
— Ясно, — чуть не плача, ответил Карлсон.
— Ну, вперед! — подбодрил ее Гурун, благожелательно похлопывая по плечу.
Бледная, завнушенная мамкой Карлсон, с покрашенными в поносно-белобрысый цвет волосами под карэ, кое-как нанесла на себя грим в стиле девочки-давалки, напялила униформу Рулон-холловских наставников и выперлась к дурачью, пришедшему просветлевать.
— Давайте пропоем мантру Ом Гуру, — завнушенно сказала дура,
— Ом Гуру, — промычали за ней чучики.
Все сели в позу лотоса или в любую другую подобную позу, корча из себя невесть каких йогов и магов.
У Карлсона случился шок. Шарики не сошлись с роликами, мамка никогда не говорила, что ее дочурка сможет стать великой наставницей Рулон-холла, никогда не говорила, что та сможет доносить чучикам какую-то истину, она наоборот хотела, чтобы Карлсон стала такой же, как и она, посредственностью, чтоб создала среднестатистическую мышиную семью и оставила в ней все свои способности, силы и подохла позорной смертью в доме престарелых.
— А теперь почувствуйте…, почувствуйте…, - тут у Карлсона заело, она не могла ничего больше сказать, так как страх перед Гуруном и желание развиваться оказались слабее мамкиной ереси, всосанной вместе с молоком, накрепко втертой в мозги и закрепленной на примерах.
— А где же Карлсон? — проснулся спустя час Гурун.
— Сходите-ка проверьте, что она там делает, — сказал он Бляди, другой своей помощнице.
Быстро вернувшись, Блядь с круглыми глазами рассказала, что Карлсон сидит с испуганными глазами, не в состоянии сказать и слова, а все чучики над ней угарают.
— Не понял?! Она что, совсем шизанулась? Ну-ка быстро заменяй ее, быстро иди, проводи с людьми асаны!
— Есть, будет сделано, — сказала расторопная Блядь и побежала заменять запавшую в транс Карлсона.
Вся в слезах и в соплях выползла Карлсон из зала.
— О, Боже, что скажет Гурун! Он, наверное, будет на меня ругаться, скажет, что я плохая у мамы.
Но Гурун не сказал ничего, видимо у него просто не было слов. У лысого пердуна у самого съехала планка, и он трясся за свою жопу, как бы кто не заложил Рулону, что он таких дур выпускает к людям, вить от ентого дело Рулона может пострадать, а люди, которые могли бы просветлевать дальше, вдруг, не поняв прикола, уйдут. Гурун просто укоризненно промолчал, от чего Карлсону стало совсем хуево. Вы подумайте, какова, ругани боится, не поругали — недовольна. Вот таких противоречий полна репа каждого чучика.
Карлсону очень хотелось повеситься, утопиться, съебаться с Рулон-холла, но еще свежо было воспоминание, что она в прошлой жизни была Клеопатрой, что щекотало центр удовольствия, и механичная зомби осталась, пребывая в супер-зачморенном состоянии.
— К людям Карлсона не подпускать, — сказал Гурун Бляди, все больше и больше доверяя ей активной, напористой и непосредственной.
А Карлсон все больше чморилась, завидуя Бляди. Погань вить научила ее завидовать, но в то же время говорила:
«Дочка, никто не должен знать, что ты завидуешь, ни в коем случае не подражай, не подавай вида, что ты завидуешь, делай вид, что тебе все похуй».
И вот ента зависть, которая особо сильно развивается у женского полу — ну природа у них такая, начинает разрушать малолетнюю дуру, не находя выхода и реализации.
— Завидуешь — подражай, — говорил часто Рулон, пытаясь донести великое знание работы со своими негативными эмоциями до своих учениц. И мы выполняли супер — практику, которой в идеале должна была нас обучить мать, да при правильном воспитании она бы и не понадобилась, мы бы тогда все стали боголюдьми и завидовать просто не было бы необходимости, так как мы бы сами достигали всего, чего хотим. Ента практика была хороша из-за своей простоты. Как только чучик проснется от своих мыслей и осознает:
«Еб твою мать, вить я же завидую!» — тады он должен подойти к объекту своей зависти и высказать все, что он думает.
«Слухай, братела (или сестренка), я тебе так завидую, ты так клево умеешь утрировать и играть в санс-театре, возьми меня в ученики!»
И тоды зависть не зажимается внутри, не разрушает чучика, не заставляет чмориться и не верить в свои силы, а наоборот, приложить все силы, чтоб измениться и стать похожим на объект своей зависти. И высказанная вслух проблема перестает быть идеей фикс, над ней уже можно посмеяться, сутрировать ее, и тогда она просто навсегда исчезнет из вашей жизни.
Карлсон же тогда ентого еще не знала, она страдала и мучилась от того, что ее воспитывали не святые люди, а тупые овцы, с которых стрижет энергию Луна.
— Если вы не можете перестать быть овцами, так будьте тогда хотя бы тонкорунными овцами, культивируйте радость, возвышенные эмоции, станьте проводниками более высших планет, а не только Луны, — вещал нам Рулон очередную мудрость на лекциях по Астрологии.
«Так, чегой-то яйца чешутся, — думал Гурун, давно я никого не тантрил. — Нужно ентих дур посвятить в таинство Тантры, начну я, пожалуй, с Бляди, она более раскрепощена, у нее меньше комплексов.»
И вот ночью, в три часа, подняв всегда готовую услужить Силе Блядь, он целых полтора часа тантрил ее, получая огромное удовольствие от ее раскрепощенности и готовности выполнять, что бы он ей ни сказал.
В это время Карлсон, проснувшись и лежа в постели, болезненно прислушивалась ко всему происходящему в соседней комнате. Из соседней комнаты уже на протяжении долгого времени доносились страстные вздохи Бляди, напряженно-возбужденное кряхтение Гуруна, скрипы и грохот.
«Они же ебутся, — думала дура, — да нет, они не могут ентого делать, Гурун же великий наставник, святой человек.» — Через минуту думала она, не желая расставаться со своими представлениями о духовности, которых она наслушалась у старушек в церкви.
— О-о-о…, А-а-а…, раздавались стоны из соседней комнаты, ясно показывая, чем же на самом деле занимались присутствующие там. Но дура продолжала самоотверженно держаться за свои иллюзии до последнего.
— Энто наверное практика для меня, — сочиняла Карлсон, — стану ли я думать, что там трахаются, или нет, на самом-то деле никто не трахается, а просто они имитируют еблю с помощью звуков. Если я не буду думать такой хуйни, то значит я хорошая, святая.
