трупов не заваливала укрепления, лишая противника возможности стрелять, или же его солдаты не сходили с ума от беспрерывного убийства. Обреченные на смерть летчики-самоубийцы, подобно настойчивым осам, неслись сквозь завесу снарядов и втыкались в палубы гигантских кораблей, вздымая огненные смерчи, — и летели вверх люди, орудия, обломки машин.
— Очнитесь, земножительница, — услышала Фай Родис зов Чойо Чагаса.
Она обернулась, и он выключил проектор.
— Вы не знали всего этого? — насмешливо спросил владыка.
— У нас не сохранились столь полно фильмы прошлых времен, — ответила, приходя в себя, Фай Родис.
Чойо Чагас бросил взгляд на часы. Родис встала.
— Я отняла у вас много времени. Простите, и благодарю вас.
Председатель Совета Четырех приостановился, что-то соображая.
— Я действительно больше не могу быть с вами. Но если вы хотите…
— Безусловно!
— Потребуется не один день!
— Я могу обходиться подолгу без пищи. Нужна только вода.
— Воду найдете здесь. — Чойо Чагас отпер третьим ключом еще одну маленькую дверцу. — Зеленый кран — моя линия воды, она не может быть вредной, — усмехнулся он, — Пейте без опаски, Вы будете заперты, но сигнальный шкаф я оставлю открытым. Не пытайтесь выйти сами — погибнете. Здесь слишком много ловушек. Материала по последнему веку много, и вы не сможете просмотреть его раньше чем через два дня. Выдержите?
Фай Родис молча кивнула головой.
— Я приду за вами сам. Микрокатушки, на которые пересняты оригиналы, — здесь, в этих ящиках. Удачно прожить! — как говорят у нас при расставании.
Фай Родис попрощалась с ним приветливо и нежно, как с землянином. Внезапно этот непредсказуемый странный человек отпустил — вернее, оттолкнул — руку Родис и скрылся за дверью. Огромная броневая плита захлопнулась отрывистым ударом, похожим на звук механического молота.
Фай Родис осталась в одиночестве в глубине подземелья, хранящего главную тайну Торманса — родину и истоки культуры народа Ян-Ях, закрывшегося щитом неведения от огромного, бесконечно сложного и не созданного для человека мира.
Разобрав катушки, Родис увидела, что Чойо Чагас показал одну группу катушек, обозначенную иероглифами, которые она прочла, как «Человек — человеку». Второй и третий ящички были надписаны: «Человек — природе» и «Природа — Человеку».
Фильмы «Человек — природе» убедительно показывали сведенные леса, иссохшие реки, развеянные и засоленные почвы, залитые отбросами и нефтью озера и моря, огромные участки земли, изрытые горными работами, загроможденные отвалами шахт или заболоченные в тщетных попытках удержать пресную воду в нарушенном балансе водообмена материков. Неотразимо обвиняли фильмы, снятые в одних и тех же местах с промежутками в несколько десятков лет. Ничтожные кустарники на месте величественных, как храмы, рощ кедров, секвой, араукарий, эвкалиптов и густейших лесов тропических гигантов. Молчаливые, оголенные, объеденные насекомыми деревья там, где истребили птиц. Целые поля трупов диких животных, отравленных невежественным применением химикатов. Нагромождение гор битого стекла, бутылок, проржавевшего железа, несокрушимой пластмассы. Изношенная обувь накапливалась триллионами пар, образуя безобразные кучи выше египетских пирамид.
Фильмы третьего ящика — «Природа — человеку» — рассматривали отдельных лиц в крупном плане, показывая страдания и болезни, возникающие из неразумной жизни, разрыва с природой, непонимания потребностей человеческого организма и хаотического, недисциплинированного деторождения. Промелькнули гигантские города, брошенные из-за нехватки воды и рассыпавшиеся грудами обломков бетона, железа, вспузырившегося асфальта. Огромные гидроэлектростанции, занесенные илом, или с плотинами, разломанными смещениями земной коры. Гниющие заливы и бухты морей, биологический режим которых был нарушен.
Фай Родис едва хватило сил смотреть на замученных раком людей, бесконечно жалких дефективных ребят, тупых, апатичных взрослых, вся жизнь которых тянулась в сумерках неспособности к работе и отсутствии интереса к чему-либо.
Увиденное потрясло закаленную исследовательницу. Она понимала, что фильмы древних звездолетов прошли специальный отбор. Люди, ненавидевшие свою планету, разуверившиеся в способности человечества выбраться из ада неустроенной жизни, взяли с собой всё порочащее цивилизацию, историю народов и стран, чтобы второе поколение уже представляло себе покинутую Землю местом неимоверного страдании, куда нельзя возвращаться ни при каких испытаниях или трагическом конце пути. Вероятно, это же чувство разрыва с прошлым заставило предков нынешних тормансиан, когда им удивительно посчастливилось найти совершенно пригодную для жизни планету без разумных существ, объявить себя пришельцами с мифических Белых Звезд, отпрысками могучей и мудрой цивилизации. Ничто не мешало бы позднее показывать фильмы земных ужасов. На их фоне современная жизнь Торманса выглядела бы сущим раем. Но стало уже опасно разрушать укоренившуюся веру в некую высшую мудрость Белых Звезд и ее олигархов. Только теперь, не умом, а сердцем поняла Фай Родис всю неизмеримую цену, заплаченную человечеством Земли за ее коммунистическое настоящее. Поняла по-новому мудрость охранительных систем общества, остро почувствовала, что никогда, ни при каких условиях, во имя чего бы то ни было нельзя допускать ни малейшего отклонения к прежнему. Ни шага вниз по лестнице восхождения, туда, обратно, в тесную бездну. За каждой ступенькой этой лестницы стояли миллионы человеческих глаз, тоскующих, мечтающих.
— Вероятно, все мы наделали ошибок, оказались легкомысленными, — закончила свой рассказ Фай Родис. — Здесь, на Тормансе, жизнь проходит тяжело и тупо, как движется человек по длинной дороге, скользкой и вязкой. И то, как поступили вы с дверью или я — с Чойо Чагасом, видится тормансианам, как чрезвычайное дело, преступление. — Родис обвела товарищей смеющимися глазами. — Мне ли корить вас? Сама испытываешь яростное желание как-то расшевелить эту чугунную монолитность, упорство и нежелание понять.
— Нас совсем уничтожили хранилища информации, — в тон ей сказала Чеди, — старинные храмы и другие брошенные помещения, набитые штабелями книг, бумаг, карт и документов, заплесневевших, иногда полусгнивших. Чтобы разобрать хотя бы одно такое хранилище, нужны сотни усердных работников, а примерное число хранилищ порядка трехсот тысяч.
— Разве лучше дело с произведениями искусства? — вставил Гэн Атал. — В Домах Музыки, Живописи и Скульптуры выставлено лишь то, что нравится Совету Четырех и их ближайшим приспешникам. Все остальное, старое и новое наравне, свалено в недоступной тесноте в запертых, никем не посещаемых зданиях. Я посетил одно и на всю жизнь запомнил груды слежавшихся холстов и беспорядочные пирамиды статуй, покрытых толстым слоем свалявшейся, точно шерсть, пыли. Холод сжимает внутренности при взгляде на эту гекатомбу колоссального творческого труда, мечтаний, надежд, так «реализованных» человечеством Ян-Ях!
— В общем уже ясно, — сказала Эвиза Танет. — Находясь здесь, мы ничего не увидим, кроме того, что нам захотят показать. Мы доставим на Землю искаженную картину жизни Торманса, и наше экспедиция принесет слишком малую пользу!
— Что же вы предлагаете? — спросил Вир Норин.
— Отправиться в гущу обычной жизни планеты, — убежденно ответила Эвиза. — На днях мы сможем снять скафандры, и металлический облик не будет смущать окружающих.
— Снять скафандры? А оружие убийц? — воскликнул Гэн Атал.
— И все же придется, — спокойно возразила Родис.
Три слоя смерти
Судно с каютой из прозрачного материала на двух сигарообразных поплавках скользило по морской глади. Длинный залив экваториального океана недаром носил название Зеркального моря. Расположенное в поясе спокойной атмосферы, ближе к хвостовому полюсу, море почти не знало бурь. Отсутствие впадающих в него крупных рек сохраняло воды первозданно чистыми, темными в глубине и ослепительно сверкающими в красных лучах светила Торманса.
Гэн Атал восхищался игрой красок за кормой, а Тивиса Хенако и Тор Лик любовались необыкновенной прозрачностью моря, после уже знакомых им мутных вод насыщенного углекислотой экваториального океана.
В трехгранном выступе каюты у рычагов управления сидели два тормансианина в лиловой униформе, безотрывно глядя вперед, и лишь изредка обменивались односложными восклицаниями.
Они держали курс на кручу бочкообразной горы, замыкавшей наиболее отдаленный хвостополюсный угол Зеркального моря. Темно-серая каменная масса, разбитая разветвленными жилами красной породы, сверкавшей сплетением кровавых артерий, казалась неприятной.
Левее, под горой, берег, заделанный в каменные плиты, выпрямлялся. За ним виднелись здания, в беспорядке отступавшие от моря. Брошенный город Чендин-Тот стоял близко от заповедной рощи — последней на планете Ян-Ях. Здесь издавна находилась область «Приверженцев Природы» — людей, не принявших всеобщей урбанизации и переселившихся в зону с нездоровым климатом. Непомерное увеличение населения планеты заставило застроить и заповедный район. Приверженцы Природы исчезли, влившись в общую массу городских жителей. Все же незначительный участок первобытного леса уцелел здесь от всепожирающего потребительства шестнадцатимиллиардного населения Торманса. Вероятно, это произошло случайно — катастрофический кризис разразился раньше, чем последняя роща была срублена. Множество городов вымерло, и те, что находились в менее благоприятных климатических зонах, никогда не заселились вновь.
Берег приближался. Земляне хотели подняться на крышу каюты, заменившую собою мостик, но провожатые энергично воспротивились. Они говорили с акцентом хвостового полушария планеты, очень быстро, проглатывая некоторые согласные. Земляне, привыкшие к четкому произношению государственных радиопередач и медлительной речи чиновников, понимали своих спутников с трудом. Выяснилось, что Зеркальное Море изобилует всепожирающими чудовищами — лимаи. Их длинные щупальца хватают с открытой палубы все живое, утаскивая в глубину, где у них идет беспрерывное сражение за пищу друг с другом. Они питаются своими же собратьями, крупные поедают меньших, но все же благодаря быстрому размножению количество их огромно.
— Удивительная аналогия с земными морями, — сказала Тивиса. — Когда в ЭРМ истребили кашалотов, размножились большие головоногие, с которыми пришлось вести настоящую войну. Вообще истребление любого вида немедленно нарушало миллионолетнее равновесие природы. В силу избирательной
