декларацией, чем образом жизни.
Монах средневековья с детства был подготовлен к своему служению суровым образом жизни уже в миру. Правда, были исключения, подтверждающие правило, — тот же Арсений Великий. Когда он жил в императорском дворце и учил царевичей, про него говорили: никто не одевается лучше, чем Арсений; когда же он удалился в пустыню, то облачался в такое рубище, что все вокруг считали, что никто не одевается хуже Арсения.
Отец Сергий, подобно своему образцу для подражания, был в миру учителем — профессором филологии. Среди студентов он слыл добрым, но чудаковатым преподавателем. Он прекрасно знал древние языки и читал византийских отцов в оригинале. Чтение зажгло в нем огонь желания пустыни. Познав святых отцов в теории, он захотел прочувствовать все и на практике.
Теория и практика — древние термины из обихода святых отцов. Но, в отличие от современного употребления этих слов, в монашестве всякой теории — созерцанию предшествует практика — делание. Профессор сменил университетские своды на тесные стены монашеской кельи и приступил к деланию послушания. Он долго и упорно шел этим путем, пока делание не принесло свой плод — созерцание. Мы никогда не узнаем, что же точно открывалось отцу Сергию, все это знают лишь Бог и духовник. Но созерцание открыло ему настоящую веру, которую может дать только опытное познание благости Божьей.
Пустынник принял схиму от одного старца келиота и после его смерти наследовал и келью в скиту Кавсокаливия. Эта келья святого Петра Афонского — первого отшельника Святой горы, стояла выше других, на самом отшибе и вдалеке от троп. Скитские монахи не любили пустынника за неразговорчивость, которая трактовалась как злобность и индивидуализм. Келья его густо заросла колючей растительностью, и послушников он не брал. Все поэтому злословили о нерадивости монаха. Также отец Сергий не ходил по престольным праздникам и неизвестно на что жил. Это породило слух, что он ворует еду и одежду. Причащался же он в келье отца Космы — почти такого же нелюдимого монаха, как и сам Сергий. Косма, который был иеромонахом, служил литургию, а отец Сергий пел на клиросе. Один схимник, который как-то присутствовал на их служении, говорил потом, что монахи практически между собой не общаются, а литургия у них идет более трех часов.
Когда ничего не известно о человеке, вокруг него образуется своеобразная информационная пустота, которая обычно заполняется разного рода домыслами. К счастью, люди так устроены, что охотно подмечают наши недостатки, — иначе как бы мы их замечали у себя? Также люди склонны, в своем большинстве, думать о других больше плохого, чем хорошего.
Слухи об отце Сергии ходили разные. Самым популярным из них был тот, что он находится в глубокой прелести. Прелесть, вообще-то, была особенным духовным состоянием, близким к сумасшествию. Прельщенный монах принимал дьявольские видения за ангельские и верил, что является святым человеком. Обычно такие люди не слушали, если кто-то пытался их в чем-то опровергнуть, и часто прыгали на скалы, пытаясь взойти на небо, как пророк Илия. Горестный конец! Иных демон подущал повеситься или вскрыть себе вены, внушая обольщенным, что они получат на небесах мученический венец.
Отец Сергий никому не рассказывал ни о каких посещениях и видениях и все равно обвинялся в прелести. В наше время, думал он, каждый пытающийся жить как монах терпит поношения от тех, кто не может так жить. Отшельник не осуждал своих обвинителей, понимая, что их хула гораздо полезней для души, чем почитание, от которого не было бы пользы ни ему, ни самим почитателям. Отец Сергий старался не обращать ни на что внимание и продолжал молиться в своем уединении. Однако дьявол не оставлял подвижника в покое и воевал против него со всей своей злобой и упрямством.
Как-то раз игумен Великой лавры Даниил поехал в Кавсокаливию на панигир 12 . Престольный праздник Святой Троицы всегда собирал в Кафоликоне много монахов со всей Святой горы.'Они обычно съезжаются на мулах, приплывают на пароме, приходят пешком. До бдения монахи идут на трапезу, затем звонарь подымается на колокольню и начинает благовестить. Кто хоть однажды слышал византийский колокольный звон, не сможет его спутать ни с чем иным: словно идет дождь из звуков, быстро перебивающих друг друга, так что невозможно уследить за ритмом и рисунком мелодии. Но за всем этим кажущимся хаосом душа воспринимает обилие благодати и ликует, предчувствуя бдение — пир духа, по меткому замечанию одного святогорца.
Афонское бдение идет, в строгом соответствии с типиконом, около четырнадцати часов, а если это еще и панигир — престольный праздник обители или какой-нибудь кельи, то торжество еще более усиливается. Троица в Кавсокаливии всегда большой праздник. На нем непременно присутствует либо лаврский игумен, либо какой-нибудь епископ.
Самым дивным украшением афонского бдения является византийское пение. Это надо слышать и видеть, как седовласые старцы распевают сто третий псалом «Благослови, душе моя, Господа» по древним нотным книгам. Начинает правый клирос, левый как бы перехватывает стих и продолжает пение. Унисонное пение имеет ряд больших преимуществ: псалтосы — афонские певцы поют в едином духе, и с каждым новым гимном пение все больше набирает силу, красоту и возносит сердца истинно молящихся горе, к Богу.
Обычно пение ведут не лучшие певцы, а наиболее маститые старцы. Многие юные монахи, прежде чем пойти на Святую гору, изучали византийское пение и достигли определенных высот мастерства, но, тем не менее, им часто не разрешают петь на панигирах, опасаясь, что страсть тщеславия завладеет их незрелыми сердцами.
Игумен, стоя в стасидии 13 , облаченный в мантию и держа в руках посох, молился — как раз распевали стих «Вся премудростью сотворил еси». Он закрыл глаза и вспомнил, что много лет назад ему как раз на Троицу благословили подрясник Он заново ощутил свою радость от этого события и почему-то вспомнил при этом монаха Сергия — наверное, потому, что вчера ему прислали письмо с жалобой, что тот совершенно не ухаживает за своей кельей и она заросла бурьяном и кустарником и похожа теперь не на жилье монаха, а на какие-то древние развалины.
Как игумен лавры, отец Даниил имел право, в отдельных случаях, забирать омологий — документ, подтверждающий право владения кельей. Например, если монах не смотрит за кельей и не ремонтирует ее, игумен мог запросто выселить нерадивого подвижника. Правда, до этого редко когда доходило, обычно дело разрешалось устным предупреждением или выговором.
—Что за фрукт этот Сергий?! Подвижник уже два десятка лет на горе, а никто о нем практически ничего не знает. Даже на престольный праздник своего скита не может явиться. Это же настоящее оскорбление для его насельников!
На кафизмах игумен позвал к себе дикея — скитоначальника, а если дословно перевести на русский — праведного, и спросил:
—Сколько лет я прихожу к вам на панигир и никогда не вижу отца Сергия из кельи святого Петра Афонского. Он что же, вообще не ходит по престольным праздникам?
Дикей отец Мефодий словно ждал этого вопроса.
—Отец игумен, этот Сергий для нас совершенно непонятен. Он никогда никого не навещает, причащается редко, у Космы.
—У Космы? Хм. Это тоже тот еще фрукт.
—Да, и к тому же Сергий совсем не следит за кельей. Разве так можно? Она уже заросла, словно в ней никто не живет, мы даже боимся к нему заходить, наверняка в этих зарослях водится уйма змей. Он уже много лет живет в скиту, но не скитской жизнью. Конечно, он настоящий пустынник, но ведь Иосиф и Иоаким были куда большими отшельниками, однако не презирали наш устав. Если он хочет полного отшельничества, пусть идет на Карули или на келью какого-нибудь монастыря, игумен которого позволит ему жить, как он хочет. Но меня, как дикея, его образ жизни и отношение к скиту куда как не устраивает.
Игумен с серьезным видом выслушал все и немного подумал.
—Значит, так, Мефодий, я хочу побеседовать с этим Сергием. В келью к нему я сам не пойду, но скажи ему, что я жду его в лавре, где-нибудь в среду, на серьезную беседу. Понял?
— Да, конечно, я все ему скажу, — дикей пропустил к игумену распорядителя бдения, в чьи обязанности входило следить за порядком и благочинием богослужения, крестного хода и даже трапезы.
