совершенным, чем раньше. Длинные мокрые волосы прядями спадали на лопатки, грудь. Карие глаза Ксении призывно смотрели на него, и это было самым важным: теперь в ней проснулась женщина. Ему удалось разжечь в ней желание. Невероятно гордый от сознания собственно значимости, Гоша шагнул в ванную и обнял Ксению. Он поцеловал ее, опустился на колени и принялся проводить кончиком языка по тонкой талии, низу живота, спускаясь все ниже. Он видел, как по ее розовой коже побежали мурашки. Запрокинув голову, Ксения принимала его ласки. Она чувствовала, что с каждым мгновением в ней растет желание снова заняться любовью. Ксения была уверена, что на этот раз ее ощущения будут иными. Она закрыла глаза, негромко застонала. Опустившись к Гоше, она, не говоря ни слова, поцеловала его в полуоткрытые губы. Его твердый, горячий язык быстрыми движениями касался ее языка, словно пытаясь проглотить его. И это было необыкновенно волнующим и возбуждающим. Одной рукой Гоша крепко прижимал Ксению к себе, а другой пытался задернуть шторку. Потом он еще сильнее открыл душ и медленно повернул Ксению к себе спиной. Горячий водопад поглотил обоих, создавая иллюзию необыкновенной романтичности. Гоша сначала убрал мокрые, потемневшие пряди волос с изящного изгиба шеи Ксении, нежно целуя ее, проводя кончиком языка по ложбинке между лопатками. Ксения выгнула спину, коснувшись ягодицами его возбужденной плоти. Гоша усмехнулся — его уже подгоняли. Это было чертовски приятно, но теперь он мог позволить себе более долгую игру. Он подведет Ксению к самому высшему пику наслаждения. Он уже был уверен, что они идеально подходят друг другу. Наконец, он соединил в занятии любовью все: чувственность, нежность, страсть, давнее желание. Он был счастлив.
Теперь ему было совершенно наплевать на мнение родителей Ксении. Он знал, что сможет уговорить ее переехать к нему, несмотря на их запрет. Они поженятся не через год. Они сделают это гораздо раньше, потому что он хочет просыпаться и видеть рядом с собой ее спокойное лицо, прислушиваться к ритму ее замедленного дыхания и поцелуем пробуждать ее для того, чтобы в очередной раз заняться любовью. Она должна быть рядом с ним всегда — он устал от случайных подружек, советов друзей и этих бесконечных мальчишников. Он хочет других забот, другого жизненного ритма. Ксения даст ему все, о чем может мечтать мужчина. Остальное — мишура, которую он с удовольствием стряхнет с себя раз и навсегда. Гоша страстно поцеловал ее в изгиб шеи, а она прижала его руками к себе, томно улыбаясь. Он не видел этой улыбки, скорее почувствовал по едва уловимому движению мышц лица. Гоша хотел сказать, как ему хорошо, что он ощущает себя способным летать, но Ксения мягко закрыла ему рот ладонью. Не оборачиваясь, покачала головой. Она давала понять, что любые слова сейчас будут лишними. Они перешли на самый понятный и самый откровенный язык прикосновений, понять и принять который могут только влюбленные. Они изучали друг друга, полностью отдаваясь новым ощущениям. И больше не существовало ничего: ни влажных стен ванной комнаты, ни горячих потоков душа, ни слабого света запотевшего светильника. Нереальный мир наслаждений уносил обоих в далекую страну, где всей полнотой власти не обладал никто. Здесь все слишком зыбко, ранимо, интимно. Здесь оба в роли и хозяина, и раба. И пока у них не возникнет желания уточнять это — они в безопасности. Пока…
Ксения знала, что должно произойти что-то подобное. Реакция отца была предсказуема, и Ксения готовила себя к этому. Однако она не предполагала, что ей придется пережить такой кошмар. Гнев отца, обрушившийся на нее и мать, был еще более разрушительным и безжалостным, чем когда-либо. И все из-за того, что Ксения решилась сказать о том, что переезжает к Гоше. Казалось, она выбрала очень удачный момент: вернувшись после очередного рейса, отец был в хорошем настроении. Конец лета Широков всегда считал благоприятным периодом в работе: заказы сыпались один за другим. То, что в карманах появлялось денег больше обычного, делало Андрея Александровича спокойнее. На какое-то время он оставлял приевшиеся стенания по поводу собственной никчемности и словно забывал о том, что членов семьи нужно держать в ежовых рукавицах. Широков снова считал свою жизнь удачной и значимой, пытался быть великодушным к двум уставшим от перемен в его настроении женщинам. Его комплекс добытчика был удовлетворен, а значит, близким можно было ненадолго расслабиться. Ксения была уверена, что лучшего момента для разговора не придумаешь. Но едва она произнесла несколько вступительных фраз, как Андрей Александрович прервал ее:
— Выражайся яснее. Я не люблю разговоров ни о чем. Итак? — В его карих глазах появился недобрый огонек. — Мое время дорого стоит, не юли. В чем дело?
— Папа, я уже говорила, что мы с Гошей любим друг друга.
— Не прошло еще?
— Нет.
— Тогда вернемся к этому вопросу позднее, — Широков демонстративно увеличил громкость телевизора. — Должно пройти, голубочки, обязательно должно.
— Андрей, может быть, ты выслушаешь ее? — отозвалась Вера Васильевна. Она отложила журнал и бросила в сторону мужа испуганный, напряженный взгляд. Позволив себе вмешаться, Вера Васильевна испытала мучительное чувство страха, но сумела побороть его и продолжила: — Не так часто за последние двадцать лет она обращается к тебе, Андрей.
Широков усмехнулся и выключил телевизор. Демонстративно повернулся к обеим, придав своему лицу насмешливое выражение. Поджав губы, он переводил взгляд с жены на дочь. Его отрывали от спортивных новостей — уже одно это было непростительной ошибкой с их стороны. Бутылка пива так и осталась неоткрытой — ритуал сорван. Холодное пиво всегда расслабляло Широкова. С некоторых пор он стал позволять себе снова ощущать вкус этого напитка. Вере это не нравилось. Ксения брезгливо поджимала губы, наблюдая, как он смакует каждый глоток. Андрей Александрович все замечал. Что они понимают, безмозглые курицы! Только и хотят сделать его жизнь еще более невыносимой.
Широков продолжал сверлить дочь тяжелым взглядом. Что-то в ней изменилось. Андрей Александрович чуть склонил голову набок, пристально разглядывая Ксению. Да, она какая-то другая. Собственно, его мало волнуют изменения в этой чертовой девчонке. Кажется, она всерьез решила испортить ему вечер. Один день после рейса, и на тебе. Значит, едва появившись в доме, он должен получить очередную порцию женской глупости? Андрей Александрович вздохнул. Он решил быть великодушным — что с них возьмешь? Глупое бабье племя.
— Я внимательно слушаю тебя, — глядя на Ксению, мрачно произнес он. — Покороче, пожалей мои нервы.
— Два месяца назад я говорила, что собираюсь за Гошу замуж. Ты был против.
— Да, и за два месяца я не передумал.
— Мы тоже, — перебирая пуговицы халата, сказала Ксения.
— И что дальше? — Широков перевел взгляд на застывшую в кресле жену. Медленно открыл бутылку с пивом и сделал несколько глотков. Но на этот раз напиток показался ему непривычно безвкусным. — Ты конечно давно в курсе. Шушукаетесь, посмеиваетесь, секретничаете. Вера, я к тебе обращаюсь. Ты наверняка на стороне влюбленных голубков, кефирная царица?
— Речь не о том, кто за и против, — заметила Ксения. — Я просто хотела поставить вас в известность: я переезжаю к Гоше, а в сентябре мы подадим заявление. Мы хотим пожениться.
Повисла пауза, во время которой Вера Васильевна стала бледнее мела, а лицо Андрея Александровича побагровело. Ксения непроизвольно сделала несколько шагов назад, остановившись, почувствовала спиной холодную стену.
— Ты слышала, Вера? — Широков крепко сжал в руке бутылку с пивом, поднялся и подошел к жене. Вера Васильевна сидела сжавшись, не поднимая глаз на мужа. Он взял ее пальцами за подбородок и, приподняв, снова спросил. Только на этот раз в его голосе уже зазвучали угроза и раздражение. — Какую примерную и послушную дочь ты воспитала. Благодарить тебя за это или наказать? Ты слышала, как она позволяет себе разговаривать с нами?
— Да, я ведь не глухая.
— Прекрасно, — Широков резко повернулся в сторону Ксении, подошел к ней вплотную. — Я ведь просил больше не говорить на эту тему.
— Но это глупо. Как ты не поймешь, что нам хорошо вместе. Этот так важно для женщины — чувствовать себя уютно, в безопасности. Почему ты против? Мы любим друг друга! — Ксения старалась говорить спокойно. Она отошла от стены, решив, что выглядит смешно, ища защиты у бездушной холодной панели с давно надоевшими обоями. — Гоша и я любим друг друга. Если тебе это не известно, поверь на слово — это самое главное.
— Самое главное для чего? — кусая губы, спросил Широков. Он напряженно вглядывался в лицо Ксении. Сейчас оно, как никогда раньше, напоминало ему собственное отражение в зеркале, но от этого он испытывал нарастающую злость и едва подавлял в себе желание врезать этой нахалке по раскрасневшейся физиономии. Кажется, она собирается учить его жизни?! Она ставит под сомнение его жизненный опыт!
— Андрей, давай спокойно обсудим ситуацию, — Вера Васильевна поднялась с кресла. Она развела руками: — Рано или поздно дети выбирают свой путь. Для чего нам воевать по этому поводу? Разве то, что я ушла из родного дома, сделало меня счастливее, свободнее? Мне не хватает отца, я лишила своего ребенка общения с дедом, но ничего уже не исправить. Я не хочу, чтобы моя дочь повторяла мои ошибки. А тебе разве будет приятно получать от нее открытки только по праздникам и дням рождения?
— Мне все равно.
— С годами ценности меняются. Чем больше появляется седых волос, тем больше страшит одиночество и неминуемая старость. В конце жизни так важно знать, что у тебя есть близкие, дети, готовые заботиться о тебе…
— О чем ты говоришь? Я не нуждаюсь ни в чьей заботе! Мне нужен покой в этом чертовом доме! — взревел Широков, подбегая к жене. Испытывая невероятное желание ударить ее, Андрей Александрович выместил всю ярость на бутылке. Резким движением он швырнул ее в стену и испытал злорадное удовлетворение, услышав звон стекла и запах пива, мгновенно распространившийся по комнате. — Я здоров как бык. Не нужно сравнивать свою сумасшедшую голову с моей. Ты уходишь от главного, но не заставишь меня изменить свое решение. Никто не заставит! Я хозяин своей судьбы, я отвечаю за тебя и эту великовозрастную дуру. Любовь! Не надо разыгрывать передо мной спектакль. Любовь, понимание, безопасность. Откуда эта сопливая девчонка знает, что хлюпик с дипломом инженера-электрика даст ей эту безопасность?
— Но ты тоже был молод и совсем не академик, когда спас меня, — тихо произнесла Вера Васильевна. »
И мне тоже какое-то время было спокойно, когда ты был рядом.
— Какое-то время? Был, было! Очень вяло и неуверенно, мадам. Так вот, слышите? Не будет ничего против моей воли! — Широков потрясал кулаками у самого лица жены. — Ты смеешь говорить о том, что я спас тебя? И чем ты мне ответила? Если бы не твоя глупость, сейчас не было бы вообще никаких проблем. Мы так замечательно жили, пока не появилась эта девчонка!
— Ты говоришь о своей дочери! — Вера Васильевна взяла себя в руки и мужественно принимала злобные взгляды разъяренного мужа. Его ярость искала выход. Было ясно, что одними криками он на этот раз не ограничится, и поэтому нужно было наконец сказать все, что она думала. — Ты безжалостный тиран, ограниченный, никчемный человек! Чем помешал тебе ребенок? Двадцать лет ты не можешь успокоиться. Ты ведь не заботился о ней ни одного дня. Я все взяла на себя. Ты не смеешь обвинять ее в том, что из нашего дома ушло счастье и смех! Это только наша вина: моя — в том, что молчала, боялась и терпела, твоя — в полной вседозволенности!
— Заткнись! Осмелела? Что сделало тебя такой смелой? — заорал Широков.
— То же, что долгие годы делало меня трусливой — материнская любовь. Это не похоть — не путай. Хотя кому я это говорю…
— Сука! — и одновременно с раскатистым рыком на голову Веры Васильевны обрушился град ударов. Она присела, скрестила руки, стараясь хоть как-то
