деревьев, словно редкий забор, поставленный кем-то посреди пустоты. Больше в его сновидении ничего не было, но на том, что он увидел, лежала печать ужаса, далеко превосходящего все чудовищные видения, посещавшие его прежде… И этот кошмар все тянулся и тянулся, и Халигом блуждал, одинокий и несчастный, среди этих бесплодных деревьев, словно в душной пустоте… А когда он проснулся, то увидел в зеркале, что его лицо покрылось морщинами, кожа обвисла, а веки подергиваются, — как будто полночь от рассвета отделяла добрая дюжина лет.
Он потерпел сокрушительное поражение. Бежать — бесполезно; скрываться — тщетно. Вся его оставшаяся жизнь принадлежит Королю Снов. У него не осталось больше сил на то, чтобы снова и снова начинать жизнь сначала, выдумывать себе новые имена и прятаться в бесполезных убежищах.
Когда лучи рассвета изгнали из его души видение ужасного леса, он, спотыкаясь, заторопился к храму Хозяйки Острова, венчавшему Алаизорские холмы, и попросил позволения совершить паломничество на Остров Сна. Он назвался своим настоящим именем — Сигмар Халигом. Чего ради ему было теперь скрываться?
Как и все желающие, он получил разрешение и спустя непродолжительное время среди множества других, стремившихся поклониться Повелительнице Снов, уже плыл в Нуминор, порт на северо-восточном берегу острова. Все время, пока он находился в море, его посещали послания; одни раздражали и смущали его, воздействие нескольких было просто ужасающим, но когда он, дрожа всем телом и обливаясь слезами, просыпался, рядом оказывались другие паломники, которые помогали ему успокоиться. К тому же так или иначе, но теперь, когда он препоручил свою жизнь Повелительнице, сновидения, даже худшие из них, лишились большей части своего значения. Главный ущерб, наносимый посланиями, — это он уже понял, — состоит в разрушении повседневного порядка жизни, в осознании невозможности сопротивляться чуждым, пугающим образам. Но Халиг лишился той жизни, которую можно было бы разрушить, — так какое значение теперь имело то, что, открывая глаза поутру, он дрожал от страха?
Он не был больше ни торговцем точными инструментами, ни борцом с сорняками, ни птицеловом — он стал никем и ничем и не имел собственного «я», нуждавшегося в защите от нападений противника. И наконец среди потока посланий на него снизошел странный, своеобразный покой.
В Нуминоре он был препровожден на террасу Оценки — внешний, самый низкий ярус Острова, где, как он был уверен, ему предстояло провести весь остаток жизни. Повелительница допускала паломников в глубь Острова постепенно, шаг за шагом, согласно темпу их видимого ей одной внутреннего прогресса, и тот, чья душа была запятнана убийством, мог навсегда остаться на окраине святого места, выполняя какие-нибудь грязные и неприятные работы. Но это его нисколько не страшило. Он хотел всего лишь укрыться от посланий Короля и надеялся, что рано или поздно окажется под защитой Повелительницы и будет забыт своим преследователем с Сувраэля.
Облаченный в мягкие, бесформенные одежды паломника, он шесть лет трудился садовником на наиболее удаленной от центра острова террасе. Его волосы поседели, спина сгорбилась; он научился отличать мельчайшие ростки сорняков от проклюнувшихся над землей стебельков цветов. Первое время послания мучили его каждый месяц или два, а затем стали появляться все реже и реже. Хотя они так и не прекратились, он с каждым разом переносил их все легче и легче, словно приступы боли в старой, полузажившей ране. Иногда он вспоминал о своей семье, которая, несомненно, давно считала его погибшим. Он думал также о Глейме, повисшем в воздухе с выражением крайнего изумления на лице и с этим изумленным выражением канувшем в вечность. А существовал ли когда-нибудь такой человек, и действительно ли он, Халигом, убил его? Произошедшее казалось ему теперь нереальным, все случилось так безумно давно… Халигом не чувствовал никакой вины за преступление, в самом факте которого он все чаще и чаще сомневался. Но он помнил деловые переговоры, перешедшие в ссору, и высокомерный отказ другого торговца увидеть возникшие по его вине трудности, грозившие Халигому разорением, и момент слепого гнева, когда он ринулся на своего врага. «Да, да, все было именно так, — думал Халигом, — и Глейм, и я, мы оба лишились жизней во время этой мгновенной вспышки гнева».
Халигом добросовестно выполнял все, что от него требовалось: предавался медитациям, посещал толковательниц снов (здесь такие визиты были обязательными) — ни одна из них ни разу не сказала ни слова по поводу его посланий — и получал указания от служителей храмов.
Весной седьмого года он был призван на следующим ярус острова — террасу Вступления — и провел там много месяцев; паломники приходили и уходили, поднимались наверх, на террасу Зеркал, а он по- прежнему оставался здесь. Он почти не разговаривал с другими, не обзаводился друзьями и смиренно воспринимал послания, которые все так же продолжали посещать его, хотя достаточно редко и нерегулярно.
На третий год своего пребывания на террасе Вступления он заметил в столовой низенького хилого человека средних лет, со странно знакомым взглядом, устремленным в его сторону. Целых две недели новичок не сводил глаз с Халигома. В конце концов Халигом не смог сдержать любопытства, принялся осторожно расспрашивать окружающих и выяснил, что этого человека зовут Говиран Глейм.
Он ожидал чего-нибудь подобного. Улучив первую же свободную минуту, Халигом подошел к нему:
— Вы не согласитесь ответить на мой вопрос?
— Если смогу.
— Скажите, вы уроженец города Гимкандэйла, что на Замковой горе?
— Да, — ответил Говиран Глейм. — А вы из Сти?
— Да, — признался Халигом.
На некоторое время оба затихли. Затем Халигом нарушил молчание:
— Значит, это вы преследовали меня все эти годы?
— Нет, что вы! Ни в коей мере.
— Значит, то, что мы оба оказались здесь, просто совпадение?
— Я думаю, что случайных совпадений вообще не бывает, — сказал Говиран Глейм. — Но я не предпринимал никаких шагов для того, чтобы попасть туда, где вы находитесь.
— Вы знаете, кто я такой и что я сделал?
— Да.
— И чего же вы хотите от меня? — спросил Халигом.
— Хочу? Чего я хочу? — Глаза Глейма, маленькие, темные и сверкающие, такие же, как и у его давно погибшего отца, в упор смотрели на Халигома. — Чего я хочу? Расскажите мне, что случилось в Вугеле.
— Давайте прогуляемся, — предложил Халигом.
Они прошли сквозь свежеподстриженную живую изгородь из сине-зеленых кустов в сад цветущих алабандинов; Халигом постоянно прореживал их саженцы, чтобы цветы были крупнее. И здесь, среди благоухающих клумб, Халигом спокойным, ровным голосом описал те события, о которых не говорил никогда и никому и которые стали уже почти нереальными для него самого: встреча, ссора, окно, река… Во время рассказа лицо Говирана Глейма не отражало ровным счетом ничего, хотя Халигом не сводил с него глаз, пытаясь отгадать намерения этого человека.
Завершив тяжелое повествование, Халигом замер в ожидании реакции. Но реакции не последовало.
— И что же случилось с вами потом? — спросил Глейм после долгой паузы. — Почему вы исчезли?
— Король Снов истерзал мою душу жестокими посланиями и довел до таких мучений, что я спрятался в Норморке, а когда он отыскал меня там, я продолжал скрываться, перебегая с места на место, и наконец в качестве паломника прибыл на Остров.
— И Король все еще преследует вас?
— Время от времени меня посещают послания, — ответил Халигом и покачал головой. — Но они бесполезны. Я страдал, я принес покаяние, но все бессмысленно, поскольку я не чувствую никакой вины за свое преступление. Это был момент безумия, и я тысячи и тысячи раз желал, чтобы этого никогда не случилось, но я не могу принять на себя никакой ответственности за смерть вашего отца: он довел меня до безумия, я толкнул его, и он упал, но этот поступок не имел ни малейшей связи со всеми остальными перипетиями моей жизни, и потому его нельзя считать моим.
— Значит, случившееся вы воспринимаете именно так?
