- Это верно, - сказал Бондарев, - но мы считать не привыкли. Вот в Явлинской операции в конце концов триста пятьдесят орудий насчитали трофейщики в пользу нашего корпуса А мы но ходу дела сами не считали.
После этого Мехлис уехал на наблюдательный пункт к Москаленко, туда, где мы были позавчера, а я остался у Бондарева Мне хотелось поговорить с ним.
Он меня сначала не узнал. Узнал, только когда я напомнил ему, где и когда мы с ним встречались. Было видно, как он устал. Еще раньше, при Мехлисе, как только вошел, сразу же сам попросил разрешения сесть.
Вошел его адъютант.
- Приготовьте что-нибудь покушать, - сказал Бондарев.
- Сейчас. Но вам уже вашу квартиру здесь поблизости оборудовали.
- Ну раз так, поедем туда, на квартиру, - сказал Бондарев, обращаясь ко мне.
- Нет, нет, - всполошился адъютант. - Минуточку! Вы лучше минут через пятнадцать... Я пойду туда вперед.
- Зачем же вам идти, возьмите машину.
- Я и пешком дойду.
- Зачем же пешком? - повторил Бондарев.
- Там еще не все готово, - сказал адъютант.
- Ну вот, так бы и сказал, - засмеялся Бондарев. - Отправляйся проверь, а мы подождем.
Пока мы ждали, Бондарев связался с командиром одной из своих дивизий. Суть разговора сводилась к тому, что тот не решался смело идти вперед, боясь за свои фланги. Его соседи отстали, а его тыл простреливался немцами. Сначала Бондарев говорил с ним спокойно, но закончил раздраженно:
- Какое ваше дело, что у вас справа и слева? Я же не спрашиваю у своих соседей, таких же, как я: что у них там? Почему они в линейку со мной не равняются? Мне до этого нет дела, у меня свой участок. Двигайтесь, как вам приказано, и все! Выполняйте мой приказ. О том, какой будет дальнейшая ваша задача, не беспокойтесь. Вам дана задача на всю жизнь - наступать! Боится за свои фланги, - положив трубку и обращаясь ко мне, сказал Бондарев. - А у меня такая привычка, я лично никогда не смотрю пи влево, пи вправо. Учить соседей не мое дело. Как со снарядами? - обратился он к начальнику артиллерии.
- Снаряды поступают исправно.
- Ну что ж, значит, завтра воюем, - сказал Бондарев. - Ладно, пойдемте обедать.
'Виллис' стоял метров за сто, в проулке. Мы пересекли Дорогу, прошли мимо деревенской площади по раскисшему снегу и грязи. Несколько бойцов укладывали трупы в вырытые на площади могилы. На трех могильных холмиках уже стояли деревянные пирамидки со звездами и надписанными дощечками, а несколько мертвецов, укрытых плащ-палатками, лежало около могил.
Хату, в которой поселился командир корпуса, еще заканчивали приводить в порядок. В одной из комнат домывались полы. Нас встретила молодая женщина с закатанными рукавами, она мыла пол. Это была жена Бондарева.
Мы прошли в следующую комнату, где все было уже чисто, и с полчаса разговаривали вдвоем на разные темы.
Разговор начался с воспоминаний о сегодняшних телефонных звонках, при которых я присутствовал.
Вызвав по телефону начальника штаба 70-й дивизии, Бондарев приказал ему позвать к телефону, чтобы лишний раз не связываться, находящегося там же, рядом, начальника штаба другой дивизии, не запомнил какой. Начальник штаба 70-й дивизии ответил, что придется долго ждать, сосед не так близко - метрах в восьмистах!
- Не восемьсот метров между вами и даже не восемьдесят, - сказал Бондарев. - А только восемь метров! Ну, словом, какое может быть расстояние между двумя домами? Сидите оба, каждый в своем подвале, и не знаете, что у вас рядом. Залезли в подвалы, по телефонам друг с другом связываетесь, а что штаб соседней дивизии в соседнем доме, не знаете!
- Да, черт его знает, - вспомнив об этом, сказал Бондарев, - все ж таки люди чувствуют приближение конца войны. Придешь, подтолкнешь такого вперед, выгонишь его из-под земли, а он, глядь, опять нашел себе хоть немножко более безопасное место. Не хотят люди умирать!
Я поддакнул, что да, конечно, к концу войны люди больше думают о смерти.
- Нет, я бы не сказал, что все время думают. В горячке об этом забываешь, - не согласился Бондарев.
- Все же в начале войны больше рисковали собой, - сказал я, подумав о себе и о своем нынешнем собственном страхе смерти.
- Да нет, как сказать, - снова не согласился Бондарев. - Вот я в этом году батальон в атаку водил. - Он сказал это чрезвычайно просто, мимоходом. - А почему так вышло? Такая обстановка была. Нужна, конечно, осторожность, притом большая. Я хотя и рискую, но с осторожностью, с приглядкой, поэтому и проносило благополучно.
Он говорил все это с какой-то такой обыденной простотой, что в нем, несмотря на генерал- лейтенантское звание, и Золотую Звезду Героя, и три ряда орденских ленточек, чувствовался пол всем этим главный труженик войны пехотинец.
Принесли обед, и мы около часу просидели за ним. Обед был вкусный, но Бондарев ничего не пил.
- Я в этом отношении стал похож на Москаленко, - сказал он. - Так, иногда немножко портвейну... А вообще почти ничего не пью. Как Москаленко-то 'пьянствует', видели?
Я невольно улыбнулся, вспомнив случай, когда Москаленко чтобы поддержать компанию, пил шампанское из маленькой рюмки, поставленной в чашку с горячей водой. У Москалева больное горло, и горячая вода понадобилась для того, чтоб шампанское согрелось.
- Вы всю войну на фронте? - спросил у жены Бондарева Альперт, который до этого занимался съемками, но к обеду не дошел.
- Нет, у меня был перерыв - год и четыре месяца. 'Наверное, рожала и кормила ребенка', - подумал я про нее.
- А остальное время вместе? - спросил Альперт.
- Вместе, - сказал Бондарев. - Сама мне готовит, все делает сама.
- Да, женский глаз во всем чувствуется, - сказал Альперт.
- Это верно, - согласился Бондарев. - Она вслед за мной - сейчас не допускаю - раньше и на передовую ходила. Один раз поехала и нарвалась... По тому месту, где я был, такой огонь из минометов, что стою за стеной и думаю, вот-вот сейчас шлепнет. И уж ни о чем не думаю, только за нее волнуюсь. А тут возле самой хаты горох зеленый рос. Я говорю ей: 'Рви горох и ешь!' Что мне было еще сказать ей в ту минуту, чтобы отвлеклась хоть немного?
Жена его вела себя мило и скромно, и мне в эту минуту показалось, что хорошо, что вот она все время рядом с ним, с этим тружеником войны. И даже если бы была не жена, а просто женщина, которую он любит, все равно это было бы хорошо. Наверно, прибавляет ему душевных сил в тяжелые дни.
Мы вспомнили о прежнем командире одной из дивизии, который был у Бондарева еще на Курской дуге.
- Нет его сейчас, - сказал Бондарев, - лечиться отправили. - И показал себе на голову.
Я вспомнил этого командира дивизии, плотного, прочного, грубоватого, такого, каким я видел его на Курской дуге, и сказал, что он производил тогда впечатление выдержанного человека.
- Да, конечно, в моменты, когда поспокойнее было, - сказал Бондарев. А в более рискованные уже не выдерживал - сердечные припадки. И плакал, и сам иногда не помнил, что говорил. Поставил о нем вопрос, чтобы его отпустили. А то и дивизию мог подвести, и себя тоже. Бывает, что иногда психика не выдерживает даже у таких, про которых никак и не подумаешь этого.
У Бондарева после обеда оставался все тот же усталый вид, и я заторопился и поднялся.
- Наверное, вы сейчас приляжете отдохнуть?
- Да нет. Устать-то устал, а отдохнуть пока не придется. Сейчас дневные донесения соберем, дам приказ о ночных действиях, пробку еще одну не расчистили, посмотрю ее. А там увидим, может быть, и в
