сказал:
— Предложение разумное. Сколько ты с меня возьмешь за то, чтобы принести на урок этот старый высохший майянский букетик на запястье и бутоньерку к нему?
— По пять долларов.
Папа отдал мне деньги. Если б наша чертова система образования в какую?нибудь из пятниц показала нам хоть один приличный учебный фильм про индуктивную логику, я бы еще тогда сообразил: после того, как мисс Субер и мой папа так кошмарно и отвратительно расстались в выпускном классе, он отправился к ней домой и собрал все, что когда?либо дарил ей — и на дни рождений, и на Валентинов день, и на трехлетнюю годовщину их знакомства. Ее подарки у него тоже сохранились, как я предположил намного позднее, хоть и сомневался, что они достойны такой моногамной верности.
Но логики я не знал. Я лишь думал, что папа терпеть не может школьную систему, абсолютно не доверяет образованию и хочет довести мою училку до истерики, чтобы она уволилась. Или, думал я, так он с нею заигрывает: после того, как «умерла» мама, своей второй жене он хочет эффектно показать все драгоценности, которые может ей предложить.
— Десять долларов за урок я могу себе позволить, — сказал он. — Только напомни мне не давать тебе песочные часы, а то ты сдерешь с меня за каждую песчинку.
Все это происходило до первого октября. До рождественских каникул я успел продемонстрировать всему классу запонки Людовика XIV, авторучку, которой 56 отцов–основателей подписывали Декларацию независимости (папа подговорил меня особо выделить слово «независимость», когда я извлек реликвию из полотняного мешочка), медальон, которым некогда владел Элмер — изобретатель клея (что, собственно, объясняло, почему его нельзя открыть), и пачку ссохшихся сигарет «Вайсрой», которые когда?то курил тот парень, что поднял американский флаг над Иводзимой. Любовные послания знаменитых людей я тоже приносил в изобилии — все на линованной бумаге «Синий конь»: от Джинджер Роджерс Фреду Астэру, от Анны Хатауэй Уильяму Шекспиру, а также письма Генриху VIII от всех его жен по очереди. Одно письмо, если верить моему папе, было написано Платоном Сократу, хоть папа и признал, что это не оригинал, а только для того, чтобы его перевести, ему пришлось выучить древнегреческий язык.
С каждым новым открытием мисс Субер впадала во все большее раздражение. Она перестала вызывать учеников в случайном порядке и меня всегда приберегала напоследок. Одноклассники выбрали меня Самым Популярным Человеком, Самым Многообещающим Человеком и Президентом Третьего Класса — каждую пятницу я дарил им переменку на десять минут длиннее.
Каждую пятницу после уроков я заходил в местное отделение банка и клал деньги, выкачанные из папы на обычный сберегательный счет. Все это происходило еще до Налогового управления США. Еще не было никаких портфелей акций, взаимных фондов и тому подобного. За то, что я открыл счет, мне подарили тостер, а всякий раз, когда я приносил им десять долларов или больше, мне давали большую обеденную тарелку. Через несколько месяцев я уже мог сервировать стол на двенадцать персон.
Утром по субботам очень часто я ездил с папой с одного места на другое, проверяя участки, которые он купил или собирался покупать. Он приобрел несколько акров леса еще до моего рождения, а потом явились армейские саперные части, перегородили Саванну дамбой, и собственность моего папы стала берегом с видом на озеро. Участок он продал, а на полученные деньги купил еще один участок — возле того места, по которому потом проложили трассу 95. Беспроигрышно. Мой папа — не такой дурень, который стал бы метать в карту дротики, а потом слушаться внутреннего голоса. Он покупал какое?нибудь ненужное болото, а вскоре кому?нибудь другому уже хотелось заплатить за него от двух до десяти раз больше, чтобы построить на нем площадку для гольфа, фабрику или атомную электростанцию. Я понятия не имел, чем папа занимается между этими сделками, — он только читал или глазел в потолок. Иначе как бы он узнал про Элоизу и Абеляра или даже Сократа и Платона? В колледж он никогда не ходил. На заочных курсах вроде тоже не учился.
Мы с ним ездили, и я высовывал в окно голову, как тот пес, который у меня была, пока мама не забрала его с собой в Нэшвилл. Приезжали на какой?нибудь участок — обычно по ухабистой грунтовке, — и папа пристально на него смотрел минут десять или пятнадцать. Даже головы не поворачивал — и никогда не глушил мотор. Только иногда в конце говорил:
— Мне кажется, свечи засорились. — Или: — Вот сразу можно сказать: эта присадка к бензину действует как надо.
Об исторических личностях или украшениях каких?нибудь покойников он никогда не заговаривал. Я брал с собой детективы про братьев Харди, но книжку даже не открывал. А потом как?то раз я сказал:
— Мисс Субер просила узнать, ты придешь на родительское собрание? Я забыл тебе сказать.
Папа аж повернул ключ зажигания. Потом залез рукой под сиденье, достал бутылку пива и открывашку. Наша машина стояла между двумя оврагами где?то в округе Гринвуд.
— Черт побери, ты должен передавать мне такие вещи. Когда оно будет?
— Я забыл сказать, — ответил я. — У меня по пятницам такие неприятности, что я вообще все забываю.
На последний предметный урок я принес черепашку и сказал, что ее зовут Иоанн–Креститель. Сначал мисс Субер, кажется, пришла в восторг, а когда спросила, почему я ее так назвал, я ответил:
— Во, смотрите. — И заорал: — Иоанн–Креститель!!! — Черепаха убралась обратно в панцирь, будто ей голову отрубили, и я удовлетворенно кивнул. Мисс Субер велела мне сесть на место. Одноклассники шутки не поняли.
— Собрание во вторник. Точно во вторник, — сказал я папе. На мне были подрубленные джинсы, которые можно было отпускать полосками в дюйм шириной — мама мне их так сделала на тот случай, если я вытянусь, но не растолстею. А сверху — голубая футболка: на груди надпись «ЗАТОНУВШИЕ САДЫ», а на спине — номер 69. Папа сказал, чтобы я выбрал себе именно этот номер: мол, настанет день, и я еще скажу ему спасибо.
— Черт, ну еще бы — конечно, я приду. А с собой нужно что?то приносить? То есть, это такое собрание, на которое родители должны приносить какую?нибудь еду? Я умею делать картофельный салат. Могу сделать его и квашеной капусты добавить.
— Она только просила узнать, придешь ты или нет. Вот и все, честное слово.
Папа посмотрел в окно на то, что я принимал за обычный пустырь. Перед нами валялись пивные банки и головешки чьего?то костра, который жгли прямо на дороге.
— Наверное, нужно позвонить ей и выяснить, — сказал папа.
И хотя я не осознавал всей глубины папиной одержимости, я ответил:
— А мисс Субер до вторника в городе не будет. В понедельник у нас уроки ведет другая училка, а наша куда?то на похороны уехала.
Папа сделал глоток из бутылки, передал ее мне и велел сначала пить маленькими глотками, потому что пиво холодное.
— А маме бы не понравилось, что ты меня пивом поишь, — сказал я.
Он кивнул:
— Маме бы много чего не понравилось. Ей и во мне многое не нравилось. Но ее же здесь нет, правда? Твоя мамочка только и делает, что молится, как бы у нее горлышко не заболело. А все остальные надеются, что заболит.
Я не знал, что папа берет по пятницам отгулы и встречается со школьной секретаршей под предлогом того, что забыл отдать мне коробку с обедом, а сам стоит и подсматривает в узкое окошко классной двери, пока я распространяюсь на тему свитера с вышитой буквой «Л», который когда?то носил генерал Кастер, или чего?нибудь еще. В день родительского собрания я пошел вместе с ним, хотя никого из моих одноклассников не было. Главным образом — родители, учителя и парочка теток из столовой, что вызвались разливать имбирное пиво и виноградный сок. Папа вошел в кабинет мисс Субер и подошел к ней с таким видом, будто она — мальчишка–газетчик, которому он забыл заплатить. Он сказал:
— А я думал, ты пришлешь мне записку и потребуешь встречи. Думал, ты в конце концов не выдержишь. — И добавил, показав на наш аквариум: — Ступай посмотри на золотых рыбок, Мендель.
Я посмотрел в угол класса. Родители моих одноклассников сидели за крошечными партами, и колени их торчали над крышками, как панцири всплывающих черепах. Моя училка сказала:
— Я знаю: тебе кажется, что это очень мило, но это не так. Не понимаю, почему ты решил, что можешь
