снова начать за мной ухаживать столько лет спустя да еще после того, как ты со мной тогда поступил.
Папа подтолкнул меня к аквариуму. Мисс Субер улыбнулась и помахала вошедшим родителям Гленна Флэка. Я спросил:
— А можно я посижу пока в машине?
— Оставайся здесь, Мендель, — ответила мисс Субер.
— Может быть, мне и не удалось поступить в колледж, как тебе, Лола, но я кое–чего в жизни добился, — сказала папа. У меня же в голове вертелось только одно: Лола?
— Я знаю, Ли. Я знаю, что все у тебя получилось, как надо. И мне очень хочется сказать тебе, как я тобой горжусь, и прости, если я сделала тебе больно. И еще — я заметила, как ты подсматриваешь к окно, когда Мендель показывает все эти финтифлюшки. — Она показала на окно в двери класса. Вошли мистер и миссис Андерсон. — А сейчас извини, мне нужно все это начинать.
Папа сказал мне:
— Если хочешь посидеть в машине, иди. — Он отдал мне ключи, наклонился к моему уху и тихо сказал: — В бардачке есть пиво, сынок.
Давайте я все?таки скажу, что дело было в Южной Каролине в 1968 году. Хоть на память я надеяться не могу, мне кажется, в то время водить машину малолетним в подпитии не было противозаконным — как и курить сигареты до двенадцати лет. Даже пять лет спустя я мог подъехать к «Затонувшим садам» на своем мокике, поздороваться с каким?нибудь черным пареньком, таскавшим подносы прямо на стоянку, заказать упаковку «Миллера», и мне бы ее вынесли без всяких угрызений совести или угрозы тюремного заключения.
Я сделал вид, что иду на стоянку, а сам сделал круг вокруг школы и подобрался к окнам класса мисс Субер. Остановился под одной из шести ставней, пригнулся и стал слушать. Мисс Субер поздоровалась со всеми родителями и сказала, что этот год — очень необычный. Что?то рассказала им про то, что позже всем нам придется сдавать государственный экзамен, чтобы посмотреть, как мы развиваемся по сравнению со всей остальной нацией. Что?то рассказала про школьную пьесу.
Потом предупредила родителей, что надвигается эпидемия чесотки. Потом ходила по классу и просила всех родителей представиться. Кто?то спросил, будет ли школа устраивать еще одну распродажу пирожков и пирожных, чтобы купить новые магнитофоны. Папа сказал, что он будет рад устроить распродажу картофельных салатов и квашеной капусты. Я не расслышал, что ему ответила училка. Оттуда, где я стоял, было видно только небо — некоторые звезды в нем неистово мигали, а некоторые горели прочно и негасимо, как пылающая слюда.
К тому времени, как я закончил школу, мама переехала из Нэшвилла в Новый Орлеан, а оттуда — в Лас–Вегас. Ей так и не удалось стать ни кантри-, ни блюзовой певицей, но как официантка она процветала. Пригнувшись под самшитовыми деревцами, я думал о маме: что она сейчас делает, пока мой папа сидит на первом в своей жизни родительском собрании? Мурлычет песенки какому?нибудь съезду бизнесменов? Сидит в гримерке и ругается, что порвались колготки? Вот об этом я и думал, ей–богу. В классе у мисс Субер все, казалось, разговаривали, засунув в рот печенюшки. Я услышал, как мой папа громко расхохотался — два раза: один, когда мисс Субер сказала, что ученики считают ее ведьмой, и другой, когда она сказала, что ученики приходят домой и жалуются, что она их шлепает не так сильно, как дома.
Опять же — все это происходило во время войны во Вьетнаме. Если детей шлепать посильнее, из них получатся хорошие солдаты.
Потом моя училка сказала, что сказать ей больше нечего, и попросила родителей звонить ей без стеснения, если у них будут вопросы насчет оценок своих чад, их перспектив, а также экскурсиях. Поблагодарила тех, кто вызывается помогать ей с внеклассной работой. Я выпрямился и увидел, как родители моих одноклассников по одному выходят из кабинета. Мой папа шел самым последним.
Просидев в машине еще пятнадцать минут — и через пять минут после того, как со стоянки выехала последняя машина, — я вылез и снова подобрался к окну. Я ожидал увидеть, что папа колотит Лолу Субер головой по столу или прижимает к стенду с портретами Знаменитых Христиан и наносит удары по корпусу. Я вовсе не думал, что они сдвинут все парты к стенам, чтобы устроить посередине танцплощадку.
Папа держал мою училку так, как я уже видел его с женщиной один раз: на Четвертое июля они с мамой танцевали на заднем дворе, а соседи пуляли в воздух ракетами. Мама положила ему на плечо голову и улыбалась, а сама смотрела в небо. Лола Субер в небо не смотрела. И не улыбалась. Зато папа, казалось, что?то мычал — или тихо говорил ей что?то. Точно я не расслышал, но через много лет он признался, что выложил ей все, что собирался сказать и сделать, все, чему, как он надеялся, она могла бы научить меня и моих одноклассников в том, что касается страстной любви.
Я, правда, услышал, как Лола Субер ответила ему, что в свое время решила с ним порвать только потому, что твердо собиралась вступить в серьезные и всеобъемлющие отношения с Иисусом Христом.
А я среди школьных самшитов думал только об одном: как плохо мне придется на будущих предметных уроках по пятницам. Ей–богу. Потом я выпрямился, увидел, что они танцуют, и вернулся к машине. Пусть папа сам потом открывает свой бардачок.
