Узбекистана для утверждения обвинительного заключения в отношении Гдляна – Иванова. Все доказательства там были налицо. Мне же вменили в вину, что эти действия я не согласовал с Генеральным прокурором СССР. Я спрашивал: «С какой стати я должен был с ним его согласовывать? Выезжая и работая в Узбекистане, я много раз на месте возбуждал уголовные дела, ни с кем их не согласовывая, и все было в порядке». Кроме того, уволили меня еще с одним крупным нарушением. Я ведь был членом коллегии Генпрокуратуры СССР. Меня утверждал Верховный Совет СССР. Соответственно, без согласия членов коллегии уволить меня было нельзя. Но закон тогда уже не властвовал. Мне было в тот момент всего 42 года.
– По совести, не обидно было? Были весьма преуспевающим сотрудником Генпрокуратуры… Вам что – больше всех надо было, Виктор Иванович? Сами говорите, что понимали, что ваша карьера рухнет после такого поступка. Отсиделись бы в кабинетной тиши, никто вас сегодня не упрекнул бы.
– Да, в 39 лет я был уже государственным советником юстиции третьего класса. Генерал-майор. Это звание мне присвоил Громыко как Председатель Президиума Верховного Совета. В январе 1991 года Горбачев присвоил мне вторую прокурорскую звезду, и я стал советником второго класса, генерал- лейтенантом. Вы знаете, если бы я только сидел в своем кабинете и шуршал бумажками, я бы, наверное, не решился на такой поступок. Но сложилось так, что на протяжении трех лет до этого я побывал практически во всех горячих точках страны. Мне пришлось организовывать расследование событий в Фергане и Баку. Горы трупов, море слез! Помню, как генерал-полковник Тягунов, отвечавший за тот самый район Баку, говорил мне: «Виктор Иванович, я, участник войны, никогда не думал, что мне снова придется воевать и видеть убитых людей!» Я видел аэросъемки, как азербайджанцы, которых выгоняли из прилегающих к Армении районов, бежали босиком, раздетые, в горах с детьми по снегу. Первые три месяца я возглавлял следственную бригаду по тбилисским событиям. Предательство Горбачевым армии! Я был в Дубоссарах, видел первые трупы Приднестровской войны. Постоянно бывал в Прибалтике. Больше года находился в Карабахе, представляя Генеральную прокуратуру. От МВД был замминистра Николай Иванович Демидов, зампредседателя КГБ ныне покойный Пирожков был от КГБ. Когда нам там удалось стабилизировать обстановку, Горбачев неожиданно для нас ввел в Карабахе особую форму управления. Вновь взорвал ситуацию: деритесь дальше! После чего погибли сотни людей. Честно скажу, во мне все кипело! Пытался искать ответ: кто виноват, почему так происходит. Вот и нашел.
Что касается моей профессиональной судьбы… После 6 ноября 1991 года я пришел в газету «Правда» обозревателем. Проработал там три года, написав две книги. С 1993 года работаю в Госдуме. Так что я реализовался еще и на стезе законодателя. Все узловые законы, нацеленные на укрепление государственной безопасности, разработаны и приняты по инициативе комитета по безопасности Госдумы, который я возглавлял два созыва и в котором работаю сейчас. Многие нормы и статьи этих законов я писал лично. Я никогда не работал на президентов, я всегда работал на государство.
– Не сыграло ли на руку рвущемуся к власти Ельцину то, что, возбуждая уголовное дело, вы таким образом ослабляли Горбачева?
– Напротив! Я рассчитывал, что это послужит своего рода предостережением Ельцину. В своих тогдашних речах Ельцин ведь ратовал за то, чтобы на территории России было семь самостоятельных государств! Более того, Гавриил Попов и Старовойтова навязывали ему идею о том, что Россия должна состоять из 56–57 независимых территориальных субъектов! Фактически каждая область – государство. По замыслу Попова – Старовойтовой эти 56–57 субъектов должны были сначала выйти из состава России, а затем на договорной основе их следовало попросить вновь войти в федеративное государство. Представляете, что стало бы со страной? Это потом Ельцин резко отказался от своих замыслов. Однако с Ельциным я просчитался! Мое постановление в отношении Горбачева не удержало его от развала страны. Удержать Ельцина могла только железная решетка.
– С Михаилом Сергеевичем вам довелось пообщаться после того, как вы попытались обеспечить ему небо в клетку?
– После – нет. Я с ним общался только один раз. Он как-то приехал к нам в Генпрокуратуру на коллегию с участием главных прокуроров всех субъектов СССР. В специальной комнате за сценой генпрокурор Сухарев представил меня Горбачеву. Горбачев пожал мне руку, мы посмотрели друг другу в глаза, и больше я его никогда не видел.
Был более интересный случай. Когда я возглавлял комитет по безопасности Госдумы, у нас работал депутат Габоев. Он очень любил ходить на различные мероприятия с участием высокопоставленных лиц. Приходит Габоев как-то ко мне в кабинет: «Виктор Иванович, я у Горбачева в фонде был! Видел Михаила Сергеевича и задал ему вопрос: «Как вы относитесь к Илюхину, который возбудил в отношении вас уголовное дело за измену Родине?» А Горбачев мне ответил: «А что? Хороший парень Илюхин!» Я был поражен неадекватностью такой оценки меня Горбачевым!
– Почему вы несколько раньше не попытались выполнить свой профессиональный и гражданский долг, Виктор Иванович? В ноябре 1991 года ведь Горбачева уже никто не боялся…
– Раньше не было формальных оснований для привлечения Горбачева к уголовной ответственности. Упомянутые постановления Госсовета были приняты 6 сентября 1991 года, а менее чем через два месяца я уже возбудил дело. Ведь об этих заседаниях Госсовета мало кто знал. Они собирались кулуарно. Как только эти документы всплыли, мы их проанализировали, и я тут же возбудил уголовное дело. Это во-первых. Во- вторых, мое стремительное увольнение доказывает, что у Горбачева все властные рычаги были по- прежнему в руках, и он свободно ими пользовался.
– Подспудная жажда прославиться, войти в историю, вами совсем не двигала в то время?
– Какая слава, о чем вы говорите?! Я был десятым ребенком в семье и воспитывался родителями, простыми деревенскими людьми. Они вдалбливали нам с детства: работайте, живите дружно, не воруйте, не лгите. Кроме того, работа в органах прокуратуры в советское время подразумевала, что закон надо выполнять. Видимо, этого чувства у меня было с избытком. Я абсолютно не думал ни о какой славе. Мысли были о том, как жить дальше. В тот день, уходя на работу, я сказал жене: «Надюша! Я сегодня возбуждаю уголовное дело в отношении президента. Как ты на это смотришь?» Она ответила: «Витя, я всегда верила в твой разум: как сделаешь, так и сделаешь. За меня не волнуйся, мы всегда будем с тобой». У нас уже была дочка Катюшка. Я поблагодарил жену и заверил, что наша семья ни рубля из-за меня не лишится. Я же понимал, что теряю. За выслугу лет, звезды плюс ставка я получал больше, чем Николай Иванович Рыжков! Рыжков получал 1200 рублей, Горбачев 1300, а я 1250 рублей. Но я сдержал обещание. Работал в редакции и консультировал в одной коллегии. Восполнял прокурорские заработки. Где-то на третий-четвертый день уже пошли журналисты. Тем не менее до конца значения своего поступка я не сознавал.
– Если бы ваш поступок обернулся снятием Михаила Сергеевича с президентской должности, оставалась вероятность спасти Советский Союз или в тот момент он уже был обречен?
– Мы и тогда еще могли спасти Советский Союз! В ноябре 1991 года фатальной неизбежности его крушения не было! Даже позже, после Беловежских соглашений, на стороне Горбачева оставались армия и органы государственной безопасности. Если бы этот человек захотел сохранить СССР, он вполне мог это сделать. Уж на какой-то период – несомненно. Кроме Прибалтики, ни один народ других республик не хотел выходить из состава Союза. На Украине вопрос на референдуме поставили некорректно: «Хотите ли вы жить в независимой Украине?» В марте 70 с лишним процентов населения высказались за сохранение СССР. Была у Горбачева поддержка! Ельцин после Беловежья постоянно опасался ареста.
– Гэкачеписты, испытавшие на себе все прелести уголовных дел, арестов и тюрьмы благодаря Горбачеву и Ельцину, как сами-то объясняют свою нерешительность в духе самого Горбачева?
– Я хорошо знал большинство из них. Лучше всех Владимира Александровича Крючкова. Общался с ним, еще когда он был при должности, в силу того, что я осуществлял надзор за КГБ. Я говорил в лицо Крючкову, что судил бы ГКЧПистов за халатное исполнение своих служебных обязанностей. Крючков – умнейший человек, блестящий аналитик. Я бывал у него дома, мы много разговаривали, обсуждали все эти вопросы. Наверное, на нерешительности Крючкова в августе 1991 года сказалось то, что он слишком долго работал
