севшим голосом.
— Арестованных пятого октября студентов освободят только под нашим нажимом, — срывалось с его воспаленных губ. — Правительство Киттикачона обещало, но оказалось — обман... тактический ход. Мы должны немедленно выступить с широкой демонстрацией. Мы должны искать контакты с крестьянами, рабочими, учащимися профессиональных училищ... Мы должны установить народную демократию. Долой контроль военных, полицейских и бюрократов!
Парни тяжело дышали, лица горели, хотя незаметно было, чтобы свите говоруна пришлось перед этим бежать.
Палавек спустился по лестнице. Во дворе размахивали флагами и лозунгами. В толчее минут через двадцать он разыскал Тунга.
— Можешь объяснить, что происходит?
— Пятого октября полиция по приказу Киттикачона арестовала одиннадцать студентов и преподавателей, которые распространяли листовки с требованием введения конституции. Потом забрали еще двоих. Здесь, в университете, собрались студенты всего города. Принято решение: через несколько минут выступаем за ворота...
— Тогда я пошел домой.
— Один не пройдешь. Все оцеплено. С демонстрацией прорвешься только... Держись рядом.
Пулемет бил от громадины «Роял-отель», с угла Рачждамнен-роуд. Искрили стальные рамы витрин. В книжном магазине подрезанные очередью стекла оседали вместе со стеллажами, перегруженными фолиантами. Толпа залегла между магазином и министерством юстиции. По кромке тротуара, почти у ступней вжавшегося в водосток Палавека, вздымались фонтанчики бетонной крошки, перебегавшие на стену аптеки. Кто-то понадеялся отбежать в глубь улицы и, подброшенный попаданием, откатился под мусорную урну.
Палавек оказался около студента в клетчатой тенниске. Стекла противосолнечных очков парня покрывала паутина трещин. В руках он растерянно держал мегафон.
Забрав у него аппарат, Палавек крикнул:
— Не высовываться! Без перебежек! Никаких действий без команды!
Сыпались осколки то ли фонаря, то ли рекламы. Палавек прослушал очередь до конца, отметил паузу, которую сделал пулеметчик на замену рожкового магазина. Когда, по расчетам, и новый оказался расстрелян, закричал:
— Перебегать всем! Считай до пяти и ложись! Марш!
Большинству удалось. Стрелок с досады всадил очередь по дорогим квартирам третьего этажа...
Долго еще толпа студентов носилась под пулеметным огнем между королевским дворцом, национальным музеем, театральным колледжем и Таммасатским университетом. Палавека перекатывало из одного края людского моря на другой, и попытки вырваться оставались безуспешными. Обессиленный, обозленный, отчаявшийся, он прикидывал выход для себя и не находил. Когда началось побоище, Тунг исчез...
В конце Рачждамнен-роуд, пустив из выхлопной трубы черный клуб, появился танк. Следом вывернули два бронетранспортера. Оставалось только ждать вертолетов. Едва он подумал так, грохот моторов с неба накрыл и шум танков, и лай пулеметов. Палавек взглянул вдоль узкой Напхралан-роуд, ведущей к причалу Тачанг на реке Чао-прая. Если и добежать, лучшей мишени, чем плывущий человек, не найдешь.
— Кто хочет остаться в живых, оставаться на своих местах! — крикнул Палавек в мегафон. Он-то себя слышал. Как другие...
Крикнул снова, напрягая связки:
— Ради Будды и ваших родителей, кто-нибудь проберитесь в кабину грузовика возле аптеки. Крутите руль. Остальным толкать машину и перегородить улицу. Вперед!
В общем-то надежды не оставалось. С методичностью, предусмотренной незыблемостью устава, двух девушек в студенческих блузках, вышедших навстречу танку, в котором, возможно, сидели курсанты — милые, веселые ребята, знакомые по вечеринкам, — растерли гусеницами. Цвет шейных платков пехотинцев, спрыгнувших с бронетранспортеров, обозначал однополчан. «Желтых тигров» бросили в поддержку столичной дивизии, или, как ее называли в армии, «дивизии переворотов». «Тиграм» с первых дней службы вбивали в голову, что пока они стоят на страже отчизны, за их спиной зреет заговор, измена. Теперь-то они дорвутся до изменников, искоренят их, сорвут самые отвратительные происки, которые замыслили «красные».
Грузовик, две «тойоты» и кремовый «форд» все-таки удалось поставить поперек улицы и поджечь. Чадило дизельное топливо. Из опасения, что огонь может перекинуться на танк, водитель притормозил. И в это время над зданием полицейского управления в восточной стороне занялось черно-багровое пламя. Танк и бронетранспортеры задним ходом, круша столбы, тумбы и киоски, поспешили в ту сторону.
Бензобак грузовика наконец разнесло, и вокруг распухала дымовая завеса. Палавек швырнул в какое-то окно мегафон. Нырнул в дым и в то время, когда все побежали к реке, перебежками ринулся в другую сторону, к железной дороге, потом по рельсам вышел к Петбури-роуд.
— Таиландцы! — донеслось из громкоговорителя полицейской машины, проезжавшей по переулку. — Таном Киттикачон, бывший премьер-министр, и его заместитель Прапат Чарасутьен отстранены королем. Порядок временно будет обеспечиваться Национальным студенческим комитетом. Формируется новое гражданское правительство во главе с ректором Таммасатского университета...
В машине битком сидели штатские, только водитель был в салатовой форме полиции.
Брат лежал на раскладушке в своем закутке с перевязанными грязными бинтами руками.
— Ну вот, — сказал Палавек, — твоя революция победила. Посмотрим, что от нее получишь...
Спустя неделю Палавек получил место коридорного на побегушках, освободившееся после ухода Тунга. У брата началось заражение крови. Из больницы самого грязного квартала Клонг-Той приходили записки с просьбой зайти в студенческий комитет за вспомоществованием.
Палавек вскоре отправился в университет, где уже возобновились занятия. В перерывах между лекциями он ходил от одного деятеля комитета к другому. Тунга либо не знали, либо не хотели вспоминать. У туалета третьего этажа Палавека дернули за рукав майки.
— Слушай-ка, так это ты отобрал у меня мегафон на Рачждамнен-роуд? — Вместо клетчатой тенниски — клубный блайзер, под которым алел французский галстук. Оттопыренные мясистые уши, короткая, под «джи-ай» стрижка, жирно сморщенный лоб. Противосолнечных очков уже не было. — Ты молодец. Ловкий. Какой факультет?
— Никакой. Хлопочу за брата, Тунга. Он заочник. Сейчас госпитализирован и надеется на помощь студенческого комитета.
— Э, комитет... Он не всесилен. Меня избрали вице-президентом этого скопища говорунов. Импотенты. Да и вообще... Здоровые силы, а именно здоровая молодежь, обязаны осаживать не в меру разошедшихся, остудить страсти. У нового правительства достаточно забот с забастовками. Полезли к власти рабочие представители... В какой больнице брат?
— В Клонг-Той.
— Клонг-Той? Хо-хо-хо...
Закурил, не предлагая Палавеку. Одновременно надкусил шоколадную жвачку. Палавек двинулся к выходу.
— Эй, послушай! — крикнул ему в спину вице-президент. — Ты можешь сказать брату, что участникам выступления дарована амнистия... Тебе тоже!
В отделении Тайского военного банка Палавек предъявил заветный чек. Уколы и переливания в больнице, даже заштатной в трущобах Клонг-Той, обходились недешево.
Веселье в городе, получившем «долгожданное демократическое правительство», набирало силу. Как бывшего «желтого тигра», знавшего английский, Палавека переманили вышибалой в бар «Сверхзвезды» в квартале Патпонг, «самом брызжущем весельем, очарованием и гостеприимством квартале Бангкока», как писала в бульварном издании «Куда пойти?» журналистка, ставшая его подружкой. Вскоре она перетащила Палавека на должность швейцара в «Королеву Миссисипи». А потом, вложив кое-что в бизнес с
