Я просыпаюсь от звука хлопнувшей входной двери. Причина у этого шума может быть только одна - Снейп вернулся. Кроме этого неосторожного звука в доме тихо, его шагов я не слышу и решаюсь выйти из своей комнаты. Кто знает, в каком состоянии он обычно возвращается? Может быть ему нужна помощь.
На часах, которые я установил на прикроватной тумбе, четыре утра. Я смотрел на них перед тем как заснуть. Я не мог читать книжку, которую мне оставил Дамблдор. После его ухода, сжимавшие мою душу тиски, на секунду ослабившие свой захват, вновь начали сдавливать грудь, мешая мне сосредоточиться на чем-либо, кроме самого ожидания.
За окном уже начало светать, и краски этого утра напоминают мне вечер, когда мы стояли на крыльце, обнявшись.
Я вечно просыпаюсь среди ночи, чтобы скинуть пижамную куртку. Эта ночь не была исключением. Поэтому я открываю дверь своей комнаты, будучи одет только в пижамные штаны, и босиком спускаюсь по лестнице в холл.
Там тихо, и я уже было думаю, что мне послышался этот звук. Но потом я вижу слабый свет люмоса, просачивающийся из-под кухонной двери.
Тихонько подхожу и открываю дверь.
Снейп сидит за столом, сложив руки, держащие палочку, и устало положив на них голову.
У меня вдруг щемит в груди. Столько уже вытерпел этот человек...
Я подхожу к нему слева и провожу ладонью по его голове. Он делает неопределенное движение, я не могу его интерпретировать. Будто он одновременно хочет и скинуть мою руку, и подставиться под ласку. Я понимаю, что творящееся сейчас слишком личное.
Я никогда, ни при каких условиях никому этого не расскажу.
Мы молчим. И я боюсь повторить свое движение рукой, поэтому просто опускаюсь рядом с ним на колени. «Я переживал», - хочется сказать мне, но я не скажу. Потому что он все понимает без слов.
Я убираю свою руку, заводя ее ему за спину, и прижимаюсь щекой к его бедру. Я счастлив, что он вернулся. Вернулся живым. Я только сейчас готов себе признаться, насколько мучительным и ужасающим было это ожидание.
Секунду ничего не происходит, а потом его рука опускается на мой затылок. Он не делает никаких особенных движений, его ладонь лежит на моем затылке, мизинец касается мочки уха, и он едва заметно поглаживает основание моей шеи подушечкой большого пальца. В этом жесте все: извинение, чувственность, ласка, успокоение.
Я закрываю глаза и понимаю, что готов замурлыкать, лишь бы он не прекращал этой ласки.
- Ты молодец, - говорит он слабым голосом, не прекращая гладить мне затылок. - Мне влетело, когда Темный Лорд понял, что ты воспользовался навыками оклюменции. Он думает, что тебя учил Дамблдор, из- за твоего способа защиты. Я вне подозрений. Но… вкусил неудовольствия.
- Тебе что-то нужно прямо сейчас? Ты хочешь есть, может быть? Или нужны какие-то лекарства?- я задаю самые глупые вопросы, которые только могу.
- Просто давай еще немного так посидим, - говорит он.
Я киваю головой. Сложно кивать, когда твоя щека лежит на чьем-то бедре, но я знаю, что он почувствовал.
Я понимаю, что он засыпает, по тому, как все медленнее становятся и без того неторопливые касания его руки. Надо переместить его в постель. Но как? Не левитировать же? Да и палочка моя осталась в комнате на тумбе. Если бы он был в форме, он бы сказал, что это верх неосмотрительности - оставлять палочку и спускаться безоружным навстречу неизвестности. Я тихонько хмыкаю. Нужно все-таки уложить его в кровать.
Я поднимаюсь с колен, по ходу забрасываю его руку себе на плечи.
- Вставай, - очень тихо говорю я, - пошли спать, ты устал.
Он сонно кивает и послушно поднимается. И я отчего-то знаю, что он никому раньше такого не позволял. Не допускал, чтобы его видели таким уязвимым. Это молчаливое согласие, как и в прошлый раз, говорит намного больше, чем любые слова.
Мы поднимаемся по лестнице и доходим до двери его комнаты. Я отпускаю его, но плавно направляю в сторону к кровати, придерживая ладонью между лопаток.
Я не могу его оставить сейчас. В моем мозгу так явственно звучит фраза Гермионы, пересказанная Роном в день моего рождения: «Если не сейчас, когда все так плохо, то, возможно, уже никогда». Я сейчас точно знаю, что проиграл сам себе в битве за благоразумие. Я знаю, что это опасно. Я знаю, что был прав, когда сказал, что нужно вернуться к разговору о нас после того, как все это закончится. Но меня не отпускает ощущение, что я допустил ошибку, и что «после» может быть слишком поздно. Я привык жить сегодняшним днем, у меня никогда не было «завтра» по той простой причине, что каждый день мог оказаться для меня последним.
Я прохожу за ним к его кровати, и жду, когда он уляжется. Я стягиваю с него мантию и снимаю туфли. Раздеть его полностью я не решаюсь. А затем обхожу постель с другой стороны и укладываюсь рядом. Я лежу спиной к нему, и смотрю на рождающийся где-то за окном рассвет.
Из окон его комнаты виден лес, окутанный легкой туманной дымкой. Под кронами деревьев еще властвует мрак, а верхушки, как пряник, покрыты туманной глазурью. Я лежу поверх одеяла и уже думаю, не забраться ли мне под него, ведь без пижамной куртки будет холодно, когда он прижимает меня к себе, утыкаясь носом мне в затылок.
Я ощущаю на своей коже его спокойное, размеренное дыхание. Его рука согнута в локте и полностью лежит у меня на груди. Его ладонь должна ощущать биение моего сердца. Я обхватываю его ладонь своей и погружаюсь в сон. «Я определенно не замерзну», - это последняя мысль перед тем, как я полностью погружаюсь в сон.
На этот раз я просыпаюсь от ощущения потери. Рассвет уже более заметен, но по ощущениям прошло не больше пары часов. Мне вдруг стало зябко. Он больше не обнимает меня. Увидел меня в своей постели, решил, что я сошел с ума, и перебрался спать куда-нибудь в гостиную? А потом я чувствую, что меня укрывает теплый немного колючий плед, а вслед за этим моей спины касается горячая кожа, и его рука вновь обнимает меня. Я хватаюсь за нее, как за соломинку. Я не отпущу его теперь. Теперь, когда знаю, что это такое, спать в обнимку, когда я чувствую его дыхание у себя на затылке. Я улыбаюсь и снова проваливаюсь в сон.
Утро приносит с собой птичий щебет. Не я один просыпаюсь под звуки природы. Только у меня явственнее слышно море. Он по-прежнему обнимает меня, а я смотрю в окно и боюсь повернуться. Потому что повернуться означает дать понять, что я уже проснулся. А это может повлечь за собой отповедь на тему того, что все мое поведение выходит за рамки дозволенного, обозначенные не далее как два дня назад.
- Я знаю, что ты уже не спишь, - говорит он мне прямо в ухо.
- Откуда? - отвечаю я. Какой смысл претворяться, если он уже в курсе.
- У тебя изменился ритм дыхания. Сейчас ты дышишь слишком поверхностно, чтобы не выдать своего пробуждения. Во сне ты дышишь глубже, - говорит он тихо.
- Ты слушал, как я дышу во сне?
- Да, - коротко отвечает он.
- Ты упертый идиот, Поттер, ты знаешь это? - говорит он чуть погодя, но ни в голосе, ни в интонациях нет всех тех красок, которое говорили бы о том, что он всерьез так думает.
- Да, я идиот, - подтверждаю я, тем же тоном. - Впрочем, мы оба такие.
- Не думал, что когда-нибудь с тобой соглашусь, тем более в таком вопросе и при таких обстоятельствах, - произносит Снейп. - Повернись ко мне.
Я не могу не подчиниться. С трудом переворачиваюсь, стараясь не увеличить расстояния между нашими телами. Я смотрю в его задумчивые темные глаза и тону в них.
- Я не понимаю, - начинает он, - зачем все это тебе. То, что я сошел с ума и возжелал студента, мало того - возжелал тебя, меня не удивляет. В этом плане я всегда выделялся. И, видит Мерлин, я старался всячески изжить в себе это чувство, хватаясь за свою ненависть к твоему отцу, и пытаясь вызвать в тебе ответную ненависть. Но я, видимо, бездарный учитель, потому что так и не научил тебя себя ненавидеть. С
