Правда, это уже не его проблема. Он больше не являлся римским солдатом, а по правде сказать, был почти уверен, что в ближайшем будущем вообще перестанет существовать. Не исключено, что как раз сейчас его и тащат на казнь, если, скажем, друиды задумали совершить ночное жертвоприношение.
Вокруг лагеря уже сгущались сумерки. Катона втолкнули во входной проем одной из самых больших хижин, а поскольку руки его оставались связанными, он потерял равновесие и упал на усыпанный тростником пол. Перекатившись на бок, Катон увидел маленький костер, потрескивавший посередине хижины, и сидевшего у огня на табурете крупного мужчину с зачесанными назад и перехваченными шнуром песочного цвета волосами, лет с виду около сорока. На нем была простая туника и обтягивающие штаны, подчеркивавшие могучую мускулатуру. Лицо украшали борода и длинные, висячие усы, подбородком он опирался на могучие руки с переплетенными пальцами. Блики костра играли на лице, высвечивая поджатые губы, густые брови и высокий лоб, а на шее сверкал крученый золотой обруч, при виде которого Катону, уже видевшему подобное украшение, стало не по себе.
– Где ты взял это ожерелье? – спросил Катон по-кельтски.
Варвар удивленно поднял брови и склонил голову набок с таким видом, словно его это позабавило.
– Римлянин, я не для того велел доставить тебя ко мне, чтобы обсуждать твои вкусы по части ювелирных украшений.
Катону удалось привстать на колени, и он заставил себя успокоиться.
– Я и сам так думаю.
Со связанными запястьями менять позу было неудобно, однако Катон сумел сесть на полу, скрестив ноги, и теперь получше присмотрелся к бритту. Несомненно, то был воин, причем не простой, а, судя по окружавшей его ауре, прирожденный вождь. А витой обруч на его шее был точно таким же, какой носил Макрон. То был трофей, снятый римлянином с шеи Тогодумна из могущественного племени катувеллаунов, брата Каратака.
Катон слегка склонил голову.
– Как я понимаю, ты Каратак, царь катувеллаунов?
– К твоим услугам! – Вождь с насмешливым смирением поклонился в ответ. – Да, я имел честь так называться, пока ваш император Клавдий не решил, что этот остров будет неплохим дополнением к его обширной коллекции населенных земель. Был когда-то царем, верно. Впрочем, нет – я остаюсь им, хотя мое царство и ужалось до размера островка на болоте, а армия – до горстки воинов, уцелевших после последнего столкновения с легионами. А кто ты?
– Квинт Лициний Катон.
Царь кивнул:
– Я знаю, твои соплеменники предпочитают, чтобы их называли последним именем.
– Это принято среди друзей.
– Понимаю. – По лицу Каратака промелькнула легкая улыбка. – Ну что ж, поскольку последнее имя легче всего использовать, можешь пока рассматривать меня как друга.
Катон заподозрил в этих словах какую-то ловушку, а потому промолчал, стараясь, чтобы его лицо осталось бесстрастной маской.
– Ладно, – решил царь, – буду звать тебя Катоном.
– Почему ты послал за мной?
– Потому что мне так было угодно, – властно ответил Каратак, выпрямившись и воззрившись на Катона сверху вниз. Впрочем, он тут же расслабился и улыбнулся. – А что, у вас, римлян, в обычае задавать дерзкие вопросы?
– Нет.
– Вот и я так думаю. Насколько мне известно, ваши императоры вообще не склонны позволять простому люду обращаться к ним напрямую.
– Это так.
– Но мы сейчас не в Риме, Катон. Так что можешь говорить свободно. Я бы сказал, более свободно, чем мог бы среди своих.
Катон склонил голову.
– Я постараюсь.
– Хорошо. Мне было бы интересно узнать, что ты и твои люди делали на болоте. Будь вы вооруженным отрядом легионеров, я бы без раздумий приказал вас перебить. Но вы, с вашим жалким видом и скудным вооружением, по-моему, скоро перемерли бы сами. Итак, сознавайся, римлянин, кто вы такие. Дезертиры? – Он посмотрел на Катона с надеждой.
Центурион покачал головой.
– Нет, мы осужденные. Несправедливо приговоренные.
– За что вас осудили?
– За то, что мы позволили тебе и твоим людям с боем прорваться за реку.
Брови Каратака слегка приподнялись.
– Ты был среди тех бойцов, на другом берегу?
– Да.
– Тогда ты из тех, кто погубил мою армию. Ваши бойцы, защищавшие остров, сражались как демоны. Их и была-то горстка, но как они дрались! Положили сотни моих воинов. Ты был с ними, римлянин?
– Нет, на острове меня не было. Тем подразделением командовал мой друг. Я же находился на дальнем берегу, с главными силами.
Каратак, казалось, смотрел сквозь Катона, припоминая ход битвы.
– И ведь вы с нами едва не разделались. Продержись вы, не отступая, чуть подольше, мы были бы зажаты в клещи и уничтожены.
– Да, таков был план.
– Но как вы столь небольшими силами могли отстоять брод против целой армии? Вы и так задержали нас настолько, насколько могли. Неужели ваш командующий Плавт приговорил вас за то, что вы не смогли совершить невозможное?
Катон пожал плечами.
– В легионах не прощают неудачу. Кого-то следовало призвать к ответу.
– И призвали тебя с этими солдатами… Не повезло. И какое вас ждало наказание?
– Нас должны были забить до смерти.
– Забить до смерти? Сурово… Хотя, наверное, не более сурово, чем то, что ожидает вас в качестве моих пленников.
Катон сглотнул.
– А что нас ожидает?
– Я пока не решил. Моим друидам перед возобновлением боевых действий потребуется совершить кровавое жертвоприношение. Наверное, несколько твоих соотечественников были бы славным подношением для наших богов войны. Но, как уже было сказано, решение я пока не принял. Сейчас мне интереснее присмотреться к вам, узнать, что вы, легионеры, собой представляете. Врага надо знать лучше.
– Скажу заранее, – твердо заявил Катон, – я тебе ничего не выдам.
– Успокойся, римлянин. Я не собираюсь тебя пытать и выведывать военные тайны. Просто я хочу получше разобраться в людях, прежде всего в простых солдатах. Знаешь, мне доводилось иметь дело с вашими благородными командирами, несколькими трибунами, попавшими к нам в плен. Правда, двое из них покончили с собой прежде, чем их успели расспросить. Третий был высокомерен, исполнен холодного презрения и заявил, что я варвар, свинья, и он скорее умрет, чем унизится до того, чтобы со мной разговаривать.
Каратак улыбнулся.
– Ну что ж, он сам сделал свой выбор. Мы сожгли его заживо. Признаю, он держался почти до самого конца, хотя под конец все же орал и выл, как ребенок. Но, так или иначе, мы не добились от него ничего, кроме глубокого презрения. Так что, Катон, я сомневаюсь в возможности почерпнуть что-либо от представителей вашей знати. Да и в любом случае, о ком я хочу знать побольше, так это о тех, кто стоит в
