десятников.
Вновь варяжская брань и, кажется, угрозы. В ответ крепкие слова на общеславянском, произнесенные удаляющимся голосом все того же десятника.
Он хотел было встать, открыть дверь, окликнуть десятника. Прорицательница удержала, обхватив за плечи.
— Ты смерть свою привез с собой. — Теперь ее шепот стал напряженным. От прежней неги и таинственности не осталось и следа.
— Смерть отказалась от меня.
— Знаю. То была другая смерть.
— Смерть всегда на одно лицо.
— Неправда.
— Какая разница?
— Не уверена, что это тебя особенно волнует, но все-таки прими к сведению — твоя смерть приехала в Ливград вместе с тобой.
— О чем ты?
— Ты погубишь себя. И ты погубишь людей. Очень много людей. Вот это тебя должно взволновать, царапнуть по больному милосердию.
— Я не понимаю! — выкрикнул Индриг, вырываясь из объятий аварки. В нем зародилось некое новое чувство. Чувство, похожее на страх.
— Не имей дел с воеводой! Откажись от работы и уезжай отсюда! Уезжай немедля!
— Почему?
— Если уедешь сию секунду, я последую за тобой.
Индриг зло махнул на нее рукой и распахнул дверь сарая. Не оборачиваясь, бросил через плечо:
— Дирхемы есть дирхемы.
Сумерки быстро отступали. Восток окрасился в светло-серые тона. Снаружи у входа деревянными истуканами застыли варяжские наемники. Они дежурили здесь всю ночь. Такая прилежная и добросовестная служба берсеркеров стоила немалых денег. Индриг попробовал угадать, сколько прорицательница платит охранникам. Цифры вызвали легкую зависть к северным великанам.
«Может, и правда ну его, этого Турмаша! Сбежать с аварской гадалкой, пожить эту зиму за ее счет…»
Он глянул на высящиеся в сумерках палаты воеводы. Ухватил мутное, замаранное алкогольным дурманом воспоминание. Вроде как он выходил среди ночи из сарая, разбуженный странным воем, и вроде как вой тот был человеческим. Доносился он из палат, над которыми плясали огоньки, похожие на те, что ночами на болотах заманивают путников в гиблые топи. Спросил варягов о ночном происшествии. Северяне покивали — мол, не понимаем. Мимо проскользнула прорицательница. Варяги двинулись следом. Индриг решил, что она даже не обернется. Ошибся.
— На вашем языке мое имя будет Оксана. Оксана из Ринга. Прощай.
Он смотрел ей вслед, вспоминая о времени, проведенном в Ринге — главной крепости аваров. Хорошее было время.
Хотя поначалу Индриг сказал «Нет!», Михась все равно поплелся за ним. Бледный как привидение от выпитого накануне самогона. Он талдычил, что хороший кощунник всегда должен быть в самой гуще событий или, во всяком случае, неподалеку.
— На дедовских кощунах, которые всем уже оскомину набили, много не заработаешь, — говорил Михась, выпроваживая из сарая розовощекую кухарку. — Надо слагать свои собственные. Это дух нашего времени. Людям непрерывно хочется новизны. А как я их сложу, не имея материала? Как, я спрашиваю?
Индриг махнул рукой. Он рассудил, что если гадалка не соврала и Грек действительно опасен, пусть лучше всегда будет на расстоянии, удобном для удара саблей. Быстро собравшись в путь, они наблюдали, как латники под руководством Барбуны грузят на подводу дары для Казим-хагана. Там была окованная медью шкатулка с монетами. Были мечи без клейм на оголовьях. Индриг узнал работу Филимы — лучшего ливградского оружейника. На голоменях клинков красовался один и тот же узор, похожий на ветви тысячелистника. Рисунок появлялся на булате оттого, что несколько прутов различной стали, накалив добела, переплетали особым образом и лишь потом проковывали, придавая им форму лезвия. Сделанное таким образом оружие не ломалось даже на самом лютом морозе и спокойно рассекало железные гвозди, не зазубриваясь. Только искуснейшие из мастеров могли похвастать абсолютно одинаковым узором на всех своих мечах. Филима относился именно к таким. Его клинки продавались по весу за серебро один к одному. Были среди даров золотые и серебряные чаши, небрежно увязанные в полотняную скатерть. В последнюю очередь латники загрузили несколько мешков, плотно набитых пушниной. Подвода, запряженная могучим черногривым тяжеловозом, неторопливо заскрипела по дороге. Латники под началом Индрига двинулись вперед, шугая с дороги ранних прохожих.
Ближе к полудню им стали попадаться крестьяне, бегущие со своих хуторов под защиту Турмаша. Те, что победнее, несли узелки с добром в руках, погоняя перед собой коз и коров. Те, которые побогаче, везли имущество на волокушах, запряженных саврасками, как две капли воды похожими на Просто Лошадь Михася. Совсем уж зажиточные гнали обозы из нескольких телег, на которых помимо узлов с вещами стояли клети с галдящими курами и гусями, визжали поросята, кричали дети и бабы.
Индриг ехал в голове отряда. Он бесцеремонно стребовал в одном из обозов крынку простокваши и теперь с задумчивым видом потягивал кислый напиток, бальзамом разливающийся по обожженным самогоном внутренностям. С самого утра он безуспешно пытался сложить два и два. Турмаш, Барбуна, Казима, Оксана, волколак, Грек и он — охотник за головами Индриг-склавий. Сложение упорно не давало результата. Тайное по-прежнему было тайным, а явное так и оставалось подозрительным и странным.
Михась, с утра ехавший позади отряда и так болтавшийся в седле, что латники начали биться об заклад, свалится он с лошади или нет, теперь ожил. Поравнявшись стремя в стремя с уже знакомым ему десятником, Грек начал рассказывать об Иесусе. Десятник понимающе кивал и время от времени позволял кощуннику смочить пересохшее горло из своей фляги. Оба уже захмелели. Остальные латники также с интересом прислушивались к рассказу о странствующем кудеснике, исцеляющем немощных и изгоняющем бесов. Иногда кто-то задавал обезоруживающие вопросы, навроде:
— Вот ты заладил — пустыня да пустыня! Ей-ей в толк не возьму, что енто за пустыня-то такая? Давай растолковывай!
Михась, никогда не видевший пустыни и знающий о ней ровно столько же, сколько и спросивший его латник, начинал озираться на тянущийся вдоль большака ивняк и ольховник. Потом многозначительно пояснял:
— Пустое место это. Пустое и гиблое.
— Как болото, что ль?
— Ага.
— Так бы и дышал, что Иесус твой к топям молиться ушел! Так-то ведь понятнее. Верно я говорю, братушечки?
— Верно, — кивали дружинники.
Михась продолжал рассказ, послушно называя пустыню болотом.
Сразу как миновали Патрянин овраг, влажный ветер донес запах жареного мяса. Впереди на большаке кто-то устроил походную кухню. Скорость отряда непроизвольно увеличилась. Было уже за полдень, и мысли сами собой вращались вокруг краткого привала. Вслед за ароматом пищи ветер принес звуки возбужденных голосов. По правую руку плотная багрово-желтая стена ольховника расступилась, открыв взгляду небольшую поляну. Там столпились человек пятнадцать. В основном галдящие крестьяне. Среди затасканных серых кожухов и грязных войлочных шапок Индриг рассмотрел зеленые тегиляи с нашитыми на груди перекрещенными золотыми стрелами.
— Это ж надо! Экие когтищи! — удивлялся пожилой землепашец. То и дело поправляя войлочный колпак на седой голове, он пялился на что-то, лежащее у его ног. — Рысь, да и только! Ан нет! Не рысь!
— У рыси покрюкастей будут, — важно заметил лесничий в зеленом тегиляе. — Эти, вишь, прямые
