полезла информация, что Митю под шумок вернули на Родину, население РЗР встало на дыбы.
Правительству при этом досталось не сразу. В начале седьмого министр Волокитина артистично взяла вину на себя и, посыпав голову пеплом, вылетела в отставку под речистое негодование всего остального кабинета. Правда о Митиной высылке была слита много позже – целых восемь дней спустя – а пока, насытившись избиением Волокитиной, вдохновившись победоносным кружением грипенов, три миллиона жителей РЗР сосредоточились на «Евровидении» и Гене.
Одним хотелось увидеть его на кёнигсбергской скамье подсудимых. Другие кричали, что не дело отдавать в лапы Кремля юного диссидента. Третьи, поправляя очки, замечали, что никаких законов Гена до сих пор не нарушил, а стало быть, дело это сугубо личное. Сходились все в одном: если руководство МОНи отдаст Гену Москве, оно отправится вслед за ним. Младшее и среднее звено МОНи грозило начальству забастовкой. Вокруг здания КТВ-1 и квартиры Гениного брата дежурили патрули антимилиции, готовые пресечь любые посягательства на права Гены. Самого Гену таскали из эфира в эфир, из студии в студию, с этажа на этаж; чаще всего он служил тематической мебелью, на фоне которой громко спорили и ехидно анализировали, но иногда ему давали и поговорить, причём в самый настоящий прайм-тайм.
Через неделю Гена так вписался в роль общественного деятеля, что начал предъявлять ультиматумы правительству Российской Федерации. В утреннем шоу «Не спать, Кёнигсберг» он дал пять советов Светлане Бухгальтер и наверняка дал бы шестой, не случись в тот момент спасительная рекламная пауза. Если вам уже неловко, представьте, какая моча ударила в Генину голову, когда ему нацепили на арендованный пиджак Янтарный якорь, а потом чуть не сделали почётным гражданином Кёнигсберга.
Хорошо, что из Риги приехала Надя Олеховская. Та, которая с хвостиками и санитарной сумкой, см. вторую главу. Она привела Гену в чувство – точнее, в несколько чувств, ключевым среди которых была пылкая влюблённость. Раньше случайное знакомство с Надей было для Гены фирменным лейблом, радужным знаком качества на его жизни; сама Надя казалась сияющей полубогиней. Её имя можно было гордо
упоминать всуе среди псковских знакомых, её можно было демонстрировать притихшему Мите, но влюбиться в неё было бы столь же абсурдно, как ухаживать за античной статуей. Лишь теперь, отметившись во всех телевизорах и украсив первую полосу каждого таблоида, Гена разглядел в Наде простую смертную. С высот, на которые он вознёсся в собственных глазах, она виделась не только досягаемой целью, но закономерным развитием событий, а когда такие видения натыкаются на реальных женщин, пылкой любви не избежать.
- Гена, ты что? – смеясь, отстранилась Надя в ночном клубе с большими диванами. – Я ещё столько не выпила!
И заговорила о чём-то постороннем.
С этой перемены темы началась любовь. С любви началось протрезвление. Через пару дней последнему активисту стало ясно, что высылать Гену больше никто не собирается. Москва забыла о его существовании официально. Телемарафон выдохся. КТВ-1 выплатило Гене 52.530 RUK, модный Артём снял ему модную квартиру на Улице 1812-го года, брат помог устроиться в местную ИКЕЮ, и судьба Гены утратила всякую развлекательную ценность для жителей Янтарной республики.
А что за судьба без развлекательной ценности? Сначала влюблённый, а затем просто выветрившийся, как заправская поп-звезда, вышедшая в тираж, Гена закончил тем, что в Кёнигсберге называется «съехать на Аллею».
Тех, кто съехал на Аллею, легко узнать. Только трудно их встретить в других районах города, не говоря уже об остальной поверхности Земли. Пока в нашем безразмерном, суетном мире мелькают годы и правительства, они пускают дым на своих третьих этажах. Они незаметно сменяют друг друга за стойками крошечных кофеен во внутренних двориках Аллеи. Они просыпаются днём, в половине четвёртого, и циркулируют по ароматным переулкам, безобидно улыбаясь заезжим шведским гимназистам. И если вы думаете, что в их жизни есть что-то особо трагическое, подумайте ещё раз. Подумайте о детях в Демократической Республике Конго. Подумайте о населении Порховского р-на Псковской области. На худой конец, вспомните единственного трагического героя нашей истории.
- Ну? – спросил г-н Рыбаков, закончив речь перед невидимыми камерами, установленными для охраны независимости.
- Отлично, Миш! – сказал телефон с края стола. – Ну чисто Цицерон. Ушло катэвэшникам напрямую. Уже режут. Минут через двадцать обещают пустить.
Г-н Рыбаков встал из-за стола. Второй раз за день сорвал с шеи галстук.
- … Максим, меня развозит тут, – сказал он, походя к дивану. – Я вздремну чуток. Ты мне обруби всю связь, пожалуйста. Часов до шести.
- Без проблем, Миш.
Г-н Рыбаков лёг и дотянулся рукой до выключателя.
- До вечера.
Свет погас. Вместе с ним почернели три компьютерных экрана в загородном комплексе Министерства охраны независимости. Микрофоны зафиксировали облегчённое кряхтение. Вязкий скрип кожаного дивана. Неразборчивый шёпот. Сосредоточенное сопение. Скрип дивана. Тишину. Несколько хлюпающих звуков. Протяжный щелчок. Тишину. Скрип дивана. Учащённое дыхание. Выстрел.
25. Douze points
- Бека?.. Бека, ты меня слышишь?
Рогер опустился на круглый табурет рядом с кроватью.
Ребекка скосила в его сторону глаз, свободный от повязки. Разлепила губы.
- Не-не-не! – Рогер испуганно замахал руками, крест-накрест. – Не вздумай разговаривать. Меня Бритта убьёт, – он оглянулся на дверь из матового стекла. – И народ. Догонит и убьёт второй раз.
- … Там много людей? На улице?
Она говорила тихо, но вполне обыденно. Без хрипа и драматического шёпота, которых, к своему стыду, ожидал Рогер.
- И на первом этаже. Человек сорок. Бритта сказала, главврач разрешил пустить. Там же видишь… – он показал большим пальцем на мокрые окна с серым небом. – Или ты… не видишь?
- Вижу, – глаз обиженно заморгал.
- Ну конечно ты видишь, – сжался Рогер. – Конечно.
Несколько мгновений он не мог придумать, что говорить дальше.
Ребекка ждала, не закрывая рта. На аппарате, к которому её подключили, горели зелёные огоньки. Из коридора просачивалось расторопное шарканье медсестёр.
- Тебе ведь сказали уже? – нашёлся Рогер наконец. – Про «Евровидение»?
- Нет.
- Нет?! – подскочил Рогер. – Как это так? 119 К онстантин Смелый – КЁНИГСБЕРГ ДЮЗ ПУА
- Мне ничего не говорят. Только приказывают лежать лежнем, – Ребекка с досадой зашевелила пальцами свободной руки. – Как будто я что-то другое могу делать… Нет, сказали, что ты придёшь. Бритта сказала ночью… А чем там всё кончилось?
- Кёнигсберг опять победил.
Он сказал только эти три слова и уставился на неё глазами пса, который приволок тапочки.
Пальцы замерли.
