Мама поздоровалась с бабушкой Тоней и Зиной. Папа не издал ни звука. Он сел на скамейку под яблоней, прислонился спиной к стволу, достал из внутреннего кармана бутылку коньяка и отхлебнул.
- Ну чего, Тань? – шёпотом спросила бабушка Тоня, вцепившись руками в перила крыльца. – Я тут радио всю неделю слушаю. День и ночь. Извелась уже. Как у вас?... Что с Толей?
Мама вдохнула. Выдохнула. Махнула кистью руки.
- Спрашивайте у него, Антонина Устиновна.
Бабушка издалека вгляделась в папу и покачала головой. После мамы она была ведущим специалистом в области папиной психологии. Третьим был Ваня. Если бы он случился поблизости, он бы тоже мгновенно определил, что в ближайшие сутки папу лучше не спрашивать ни о чём.
Зина потеряла свои знания папиной психологии всё в том же восьмом классе. Сначала отхлёбывающий отец с двухдневной щетиной просто напугал её. Она постояла в пяти метрах от него и пошла в дом – принимать участие в безмолвном чаепитии, вместе с мамой и бабушкой. Несколько раз она нарушила молчаливое жевание пряников замечаниями об овощах и мировой литературе. Мама односложно мычала в ответ. Затем Зина вернулась к чтению и конспектированию. Через час она прервалась, чтобы сходить в фанерно-рубероидный туалет на краю огорода.
Яблоня с папой находилась по пути к туалету. Возвращаясь, Зина остановилась напротив папы, превозмогла страх и спросила, что случилось.
- А, Зинуля, – сказал папа. – Ты присядь пока, я щас тоже схожу и всё тебе объясню.
Он поставил бутылку на скамейку и пошёл в туалет. Зина нерешительно присела на краешек. Бутылка была наполовину пуста. На крыльце немедленно нарисовалась мама.
- Зина! – крикнула она. – Не беспокой отца. Иди в дом, занимайся.
- А ты не трогай её, Тань, – раздалось из туалета. – Она меня не беспокоит. Мы с ней щас будем говорить. Как отец с дочерью.
Зина посмотрела на маму, пожала плечами и осталась на скамейке. Мама устало щёлкнула языком. Ей не хотелось вступать с папой ни в какие формы коммуникации. В конце концов она зашла обратно в дом.
По возвращении из туалета папа опустился на прежнее место.
- Ну, как литература? – вкрадчиво спросил он, отхлебнув.
- Очень интересно, – ответила Зина. – Я могу тебе что-нибудь посоветовать почитать, если у тебя есть свободное время. В июле я читала зарубежную классику. Это позволяет увидеть корни. Появляется чувство исторической перспективы. Литература итальянского Возрождения удивительно многоплановая. Лично мне из зарубежной литературы близок немецкий романтизм. Но с начала августа у меня по плану идут русские авторы, по большей части. Это, папа, как земля и небо. Сразу чувствуешь, насколько тоньше русская литература. Чувствуешь, насколько ближе она твоей душе. Чем больше я учусь, пап, тем лучше понимаю, что литература – наше главное богатство. Сейчас я...
- Это ты правильно понимаешь, – громко перебил её папа. – Это наше главное богатство. Больше ни хера у нас нет.
Он отхлебнул и для разнообразия поморщился. Доцент Метёлкин, владелец дачного домика через дорогу, громко поздоровался из-за забора и пошёл дальше по своим делам.
- Привет, привет, – запоздало откликнулся папа. – Рисуй доллары, доцент... Что я, тебе, Зинуля, скажу, чудо ты наше бессмертное. Тебя, ясен пень, только вечное интересует. И это прекрасно, Зинуля, прекрасно. Литература... Историческая перспектива... Неее, я не вижу ни хера никакой исторической перспективы. Только вижу исторический кобздец. Может в твоей тонкой литературе написано где-нибудь, почему так? А? Написано? Пушкин писал об этом?
- О чём? – прошептала Зина.
- Почему везде чужих сначала имеют? А у нас своих имеют в первую очередь? От тонкости, что ли? Деликатные они у нас очень, да... Стеснительные... Вот чё бы нормальная страна сделала? Нормальная страна набрала бы кредитов за границей, а потом сказала бы, миль пардон, нету у меня денег. Жопа только голая и ракеты у меня. Не буду ни хера отдавать. И вот чё вы все будете делать... Или напечатала бы денег. Включила бы станок и напечатала. Леса много. Бумаги хватит. Городов хватит. Но неее, ни хера... Они ж тока что нолики убрали с бумажек. Копейку вернули в оборот. С гордостью. Как же ты тут будешь деньги печатать. Некрасиво. Опять нули полезут... Неее, ясен пень, лучше всего у своих деньги отобрать. Своих отыметь. Дерьмо не надо из избы, здесь все привычные. Государственные облигации... Государство... Твоя родина – эмэмэм, Зинаида. Понимаешь? Эм—эм—эм. Наша историческая перспектва – пирамидостроение. Написано об этом в литературе? Если не написано, я тебе щас расскажу, ты сама напишешь потом. Может, прославишься. Сначала, Зинаида, всех сгоняют строить пирамиду, как в Египте, вручную. Пóтом и кровищей. А в конце эта пирамида разлетается на хер и пришибает всех. Кто не спрятался, я не виноват. Потому что проект на коленке рисовали. И так ещё одну пирамиду. А потом ещё одну... Ты вот, Зинаида Бессмертная, ты молодец у нас. Будешь духовно богатая. Ты ещё в бога зря бросила верить, бог – это вообще железно. Ушла бы в монастырь, там никого ничего не колышет. Мирись с бабой Наташей, пока не поздно... Потому что иначе пришибёт. Как меня. Пять лет, блядь, откладывал. Своё дело хотел. С корешом всё прикинули. Всё просчитали. Потом пошёл, блядь, в банк. Весной. Старомодно, сказали, деньги под матрасом держать. Отсталость это, дядя. Деньги должны работать. У них в банке. Он динамично развивается... – папина рука, державшая коньяк, затряслась. – Ллллитература, да... Иди-ка ты всё-таки в монастырь, Зинуля. Жизнь – это не литература. Она ни хера не тонкая. В жизни жрать надо. Деньги надо зарабатывать. И в зубах их держать, эти деньги. Неее, однозначно в монастырь, Зинаида. Там учитаться можно книжками... А вообще, – папа развернул голову и смерил сжавшуюся на краешке скамейки Зину взглядом с поволокой. – Вообще, чё тянуть всю эту волынку. Тебе не впервой. Иди, повесься где-нибудь за посёлком. Может, в этот раз получится до конца. Вот тебе, погоди... – папа порылся в своих спортивных штанах и извлёк оттуда маленький складной ножик с шестью лезвиями. – На, держи. Срежешь у доцента бельевую верёвку. Только петлю повнимательней завязывай. Ну, давай, вперёд... – он легонько подтолкнул Зину локтем.
Зина встала, всхлипывая и сжимая ножик в трясущемся кулаке.
Папа развернул голову обратно, встряхнул бутылку и отхлебнул больше обычного.
- Советую на старой овчарне. Там много балок удобных, – добавил он.
- Хорошо, папа, – Зина поковыляла к калитке.
За калиткой она бросилась бежать. Она срезала бельевую верёвку в незнакомом огороде на краю посёлка и повесилась на старой овчарне. Пятьдесят минут спустя, когда мама прибежала туда вслед за ней, Зина медленно крутилась над опрокинутым ржавым бидоном. Ещё через полминуты верёвка обрвалась.
Улица Уточкина
Таким образом, в Зинины сложные отношения со смертью была посвящена бабушка Тоня. Поздно ночью они с мамой перенесли тело из овчарни в дом. Чтобы не попадаться на глаза пьяной дачной молодёжи, они сделали большой крюк через рощу, подступавшую почти вплотную к их участку. Тропинка была узкая и давно не хоженая, а Зина за последние полтора гола заметно прибавила в весе. Через каждые пятнадцать-двадцать метров приходилось останавливаться.
- Ну надо же, – мечтательно сказала бабушка Тоня во время одной из передышек.
- В смысле? – спросила мама.
- Вот уже не думала, что буду тащить мёртвую внучку по лесу... А ты ещё и говоришь, что она оживёт через четыре дня. Интересно-то как.
Мама с некоторой завистью посмотрела на чёрный силуэт бабушки Тони. Ей никогда не приходило в голову, что самоубийства и воскрешения Зины можно описать словом «интересно».
Бабушка осталась на даче вместе с телом. Когда она заметила, что тело начинает подрагивать, она перенесла радиоприёмник с «Маяком» в комнату и, отвлекаясь только на сон и приготовление картошки в
