восток.
И славу богу! Потому что погибнуть на полпути в полк, в батальон не входило в расчеты капитана Чернышева. Он нужен там, на передовой, и он будет там. Желательно одно — поскорей. Молодец, шоферюга: жал на третьей скорости. Ящики съезжали туда-сюда, и туда-сюда болтались в кузове капитан Чернышев и рядовой Козицкий. Ничего, еще быстрей, еще быстрей!
На полковом командном пункте майора не было, начальник штаба, пропыленный, задымленный, в бинтах, сказал Чернышеву:
— Вовремя прибыл! Дуй в батальон! По телефонной нитке… хотя и перебита…
— Провожатый будет? — спросил Чернышев.
— Лишних людей нету. Доберешься сам. Сперва до полкового НП, кстати, там майор… А оттуда рукой подать до твоих позиций.
— Понял, — сказал Чернышев. — Двинули, Василь!
Еще когда они спрыгнули в лощине — дальше полуторка не пошла, здесь должна разгружаться, — Чернышева неприятно поразило количество воронок, свеженьких, едко курившихся дымом. Буквально все перепахано, изрыто взрывами земли больше, чем нетронутой, березняк посечен, размочаленные стволы, иные деревья вырваны с корнем.
«Не жалели немцы боеприпасов, — подумал Чернышев. — Да и сейчас не жалеют».
Взрывы сотрясали землю беспрерывно, ближние и дальние. Столбы огня и дыма будто вырывались из недр там и сям, кое-где сливаясь один с другим, словно спаренные. И порушено было все: блиндажик полкового КП, мелкие, наспех вырытые окопы, траншея, прерывистый ход сообщения, пулеметные площадки, огневые позиции артиллерии; подбитая, с сорванной гусеницей тридцатьчетверка, упершаяся орудийным стволом в землю, исходящая жирным чадом самоходка, перевернутые вверх колесами пушка и санитарная двуколка, догорающий остов завалившегося «студебеккера», искореженный «максим», сплющенный ручной пулемет, помятые каски и неубранные трупы — наши, славяне, обезображенные, полузасыпанные песком и суглинком.
На своем веку Чернышев всякого повидал, но эти разрушения, эти приметы войны и смерти по- особому задели. Оттого, быть может, что целое лето гнали немцев, привыкли к победам, да и полная, окончательная Победа была недалече — вон там, за Вислой, за Одером и Эльбой. Но проклятые фашисты не пускали туда, к Висле, Одеру и Эльбе. Вон что понавытворяли…
На КП полка они с Козицким подхватили автоматы — чьи? Наверное, погибших — и теперь с ППШ на плече Чернышев чувствовал себя уверенней (впрочем, никогда не паниковал). И бодрей (боли в предплечье будто и не было вовсе). И смелей (хотя труса сроду не праздновал). И сильней (появилась размашистость, неудержимость шага). А спешить надо было! Ведь продолжался артиллерийско-минометный и пулеметный обстрел, штурмовка с воздуха, вот-вот пойдут танки и пехота. Чернышев был убежден: окажется он ко времени в батальоне — для батальона атаки окончатся благополучно, хотя бы относительно благополучно.
Василь Козицкий начал приотставать, заканючил:
— Товарищ канбат, сбавьте темпы! Не поспеваю! Не двужильный!
— Не сбавлю. Поспевай, — жестко сказал Чернышев. — Нас ждут.
— Так я ж вотще пораненный…
— Я тоже. Не отставай!
После этого Козицкий не раскрывал рта, пыхтел сзади, но как будто не отставал. А бежать, точнее — пытаться бежать было непросто. И не потому, что они слабаки, а потому, что все перепахано, перековеркано, ход сообщения, траншея завалены глыбами, то выбираешься наверх, обползаешь завал, то снова верзишься в траншею, которая до пупка. Но и такая, по пояс, все ж таки укрытие, можно пригнуться в случае чего, даже лечь на дно. Но ползти и ложиться некогда, быстрей, быстрей на НП полка, оттуда — в свой батальон. Что с ним, как он, первый стрелковый?
Наблюдательный пункт полка был так же разбит, как и командный пункт: осел, скособочился, стояки еле выдерживали, накат раскидало прямым попаданием, вход завален. Чернышев еле протиснулся в блиндажик, сквозь сумрак разглядел: в углу телефонист остервенело крутил ручку полевого телефона, взывал в трубку:
— «Волга, «Волга»! Я «Кама», я «Кама»! Отвечай! «Волга», «Волга»! Молчит, стерва!
— Связь! Иначе душу вытряхну!
— «Волга», «Волга»…
Над телефонистом, как глыба в траншее, нависал командир полка: грузная, сутулая спина, на затылке из-под фуражки белели бинты. Чернышев, запинаясь, доложил:
— Товарищ майор… Капитан Чернышев…
Командир полка повернулся всем туловищем, держась руками за голову. В лице ни кровинки, и где моложавая бравость, где орлиный взор, усы и банкенбарды поседели от пыли, шпоры не звонили малиново — обреченностью повеяло на Чернышева, и лишь фраза: «Едри твою вошь» — напоминала того, каким знал и любил майора.
— Благодарю, Николай Николаевич, — проговорил командир полка. — Видишь, как сложилось. Временная оборона, едри твою вошь… Ориентирую: положение аховое, потери большие. Но чревато еще худшим… если не получим подкрепления… Засекаешь?
— Так точно, товарищ майор! — сказал Чернышев, преданно заглядывая ему в глаза и будто этой преданностью желая командиру полка стать прежним, ну хотя бы медсанбатовским, гонявшим картежников, да ведь картежники уже мертвы, мертвы.
— Пойдут танки — жги их гранатами. Пехоту отсекай от брони, прижимай огнем, не давай продвинуться… Восстановится связь — артиллерия выручит. Но связи нет…
— Ясно, товарищ майор, — сказал Чернышев, хоть ясности не было ни в чем.
— Офицеров полка я разослал по батальонам, все комбаты выбыли… У тебя — начальник связи, капитан Агейчик. Немедля гони его сюда, пускай связь налаживает… едри твою вошь! Без связи нам хана…
— Понял, товарищ майор! Разрешите идти?
Майор неверным, качающимся шагом подошел к Чернышеву, обнял:
— Иди! Восстановят связь — докладывай. И держись, Николай Николаевич…
— Слушаюсь, товарищ майор!
Чернышев не козырнул, не повернулся налево кругом, как положено, а попятился, вывалившись из землянки. Козицкий поддержал его, нетерпеливо спросил:
— Ну, чего… майор?
В ходе сообщения Чернышев враз утратил наигранно бодрый тон, сказал мрачно:
— Хреновое положение. А будет хуже.
— Утешил товарищ майор, нечего сказать. — Козицкий с осуждением покачал головой и одновременно скривился: двигаешь башкой — отдается в раненой шее.
Чернышев примерно знал, где его батальон: правее полкового НП, метрах в семистах за тем вон лесочком. Он опять подумал: будет в батальоне, будет и порядок, выстоят, комбат-1 чего-то стоит. Скорей туда, скорей к своим солдатам! Пока не залязгали вражеские танки, ведя за собой, как на привязи, автоматчиков. Все-таки было непонятно: уже сколько времени немцы обстреливают наши позиции, бомбят с воздуха, но не атакуют. А ведь танковые двигатели гудят на довольно протяженном участке. Нельзя же столько прогревать их. Маневрируют? Стягиваются в одном направлении? Где нанесут основной удар? Откуда знать о том комбату-1 капитану Чернышеву?
(Действительно, откуда знать? Если и вышестоящее командование не ведало, что задумали немцы. А задумано в штабе группы армий было следующее. Советский стрелковый корпус выдвинулся клином, который можно было подрубить у основания, взять три дивизии в клещи, окружить, расчленить и по частям уничтожить. Хватало ли у немцев сил и средств для этой операции? Вполне. Если только оголить второстепенные участки. Но что значит — второстепенные, коль советские войска наступали на широком фронте? Пока что наступление приостановилось, и есть соблазн использовать резервы, всей мощью ударить по трем дивизиям, доказать вермахту и фюреру, на что способно командование этой группы армий.
