нас от скандала и бесчестья! Что нам делать?
— Делать, Анна? — Сантэн рассмешили ее драматические вопли. — У нас будет распрекрасный мальчик или, если повезет, двое, и ты поможешь мне их растить. Ты ведь поможешь, Анна? Я не знаю о детях ничего, а ты знаешь все.
Первое потрясение прошло, и Анна задумалась не о скандале и бесчестье, а о возможности появления настоящего, живого младенца: уже семнадцать лет она не знала такой радости. А теперь ей чудом обещан еще один малыш. Сантэн заметила перемену в своей наперснице, пробуждение материнского инстинкта.
— Ты поможешь мне с малышом. Ты нас не бросишь, ты нужна нам, мне и маленькому! Анна, обещай, пожалуйста, обещай!
Анна бросилась к койке, обняла Сантэн и крепко прижала к себе, а Сантэн в ее сокрушительных объятиях смеялась от радости.
Уже стемнело, когда в дверь монашеской кельи снова постучал Джон Пирс.
— Генерал вернулся, мадмуазель де Тири. Я сказал ему, что вы здесь, и он хочет поговорить с вами, как только освободится.
Сантэн пошла за адъютантом мимо келий в большую столовую, превращенную в оперативный штаб. С полдюжины офицеров собрались у расстеленной на обеденном столе большой карты, утыканной разноцветными булавками; атмосфера в комнате была напряженная.
Когда Сантэн вошла, офицеры взглянули на нее, но даже молодая красивая девушка не смогла надолго отвлечь их: через несколько секунд они вернулись к своим задачам.
В дальнем конце зала спиной к ней стоял генерал Шон Кортни. Его великолепный форменный китель со множеством красных шевронов, значков и нашивок висел на спинке стула. Упираясь локтем в колено, генерал со свирепым лицом слушал тонкий искаженный голос в наушнике полевого телефона.
На Шоне была плотная трикотажная фуфайка с пятнами пота под мышками и замечательные яркие подтяжки с рисунком: бегущие кабаны и преследующие их охотничьи собаки.
Он жевал незажженную гаванскую сигару и вдруг, не доставая ее изо рта, рявкнул в телефон:
— Полная чушь! Я сам был там два часа назад! Я знаю! Мне нужны в этой бреши четыре батареи восьмидесятимиллиметровых гаубиц, и нужны до рассвета. Мне не нужны объяснения! Выполняйте — и доложите об исполнении!
Он швырнул микрофон и увидел Сантэн.
— Моя дорогая! — Его голос изменился, генерал быстро подошел к ней и взял за руку. — Я тревожился о вас. Шато разрушен до основания. Новая линия фронта проходит в миле от него…
Он замолчал и несколько мгновений разглядывал ее. Должно быть, то, что он увидел, его успокоило, и он спросил:
— Как ваш батюшка?
Она поникла головой.
— Погиб во время обстрела.
— Соболезную, — просто сказал Шон и повернулся к Джону Пирсу. — Отведите мисс де Тири в мои помещения. — Потом обратился к ней: — Я приду через пять минут.
Комната генерала выходила прямо в главный обеденный зал, так что Шон мог лежать на койке при открытой двери и видеть все, что происходит в оперативном штабе. В комнате почти не было мебели, только койка и стол с двумя стульями, а в ногах койки рундук.
— Пожалуйста, садитесь, мадмуазель.
Джон Пирс предложил ей один из стульев. Ожидая генерала, Сантэн принялась разглядывать маленькую комнату.
Единственный интерес в ней представлял стол. На столе стояла рамка из двух поворачивающихся половин. В одной половине — снимок величественной пожилой женщины, когда-то смуглой еврейской красавицы. Внизу была надпись: «Благополучно возвращайся к своей любящей жене Руфи». Во второй половине — снимок девушки, примерно ровесницы Сантэн. Сходство с пожилой женщиной было очевидно, это могли быть только мать и дочь, но красоту девушки портило выражение капризности, избалованности; красивый рот — но собственническое, жесткое выражение. Сантэн решила, что девушка ей совсем не нравится.
— Мои жена и дочь, — сказал от двери Шон Кортни. Он надел китель и, входя, застегивал его.
— Вы ели? — спросил он, усаживаясь в кресло напротив Сантэн.
— Да, спасибо.
Сантэн встала, взяла со стола серебряную коробочку восковых спичек, зажгла одну и поднесла ему, чтобы он прикурил «гавану». Шон удивился, потом наклонился и затянулся, раскуривая сигару, снова откинулся на спинку кресла и сказал:
— Моя дочь, Буря, делает это для меня.
Сантэн задула спичку, снова села и спокойно ждала, пока он насладится первыми затяжками ароматного дыма. Он постарел с их последней встречи, а может, просто очень устал, подумала она.
— Давно вы не спали? — спросила она, и генерал улыбнулся.
И неожиданно словно помолодел на тридцать лет.
— Вы говорите точно как моя жена.
— Она очень красива.
— Да, — Шон кивнул и посмотрел на фотографию. — Вы все потеряли, — сказал он.
— Шато, дом и отца.
Она старалась говорить спокойно, не выдавая своего горя.
— У вас, конечно, есть и другие родственники.
— Конечно, — согласилась она. — Дядя в Лионе и две тетки в Париже.
— Я устрою вам отъезд в Лион.
— Нет.
— Почему?
Неожиданный отказ удивил его.
— Я не хочу ни в Лион, ни в Париж. Я хочу в Африку.
— В Африку? — Он был ошеломлен. — В Африку? Милосердный Боже, почему в Африку?
— Потому что я обещала Мишелю, мы обещали друг другу поехать в Африку.
— Но, моя дорогая…
Он опустил глаза и принялся разглядывать сигарный пепел. Сантэн видела, какую боль причинило генералу упоминание о Майкле, и, посмотрев на него какое-то время, проговорила:
— Вы хотели сказать: «Но Майкл мертв».
Он кивнул.
— Да.
Он произнес это почти шепотом.
— Я обещала Мишелю кое-что еще, генерал. Я сказала ему, что его сын родится в Африке.
Шон медленно поднял голову и посмотрел на нее.
— Сын Майкла?
— Да, его сын.
— Вы носите сына Майкла?
— Да.
Множество глупых, самых приземленных вопросов просились на уста: вы уверены? Как вы можете быть уверены? Откуда мне знать, что это ребенок Майкла? Но он подавил желание их задать. Ему требовалось время, чтобы обдумать этот невероятный поворот судьбы.
— Прошу прощения.
Он встал и, хромая, вышел в оперативный зал.
— Установили связь с третьим батальоном? — спросил он у офицеров.
— Установили на минуту, потом снова потеряли. Они готовы контратаковать, сэр, но им нужна поддержка артиллерии.
