предложил выпить.
Она покачала головой и с серьезным видом спросила:
— Anglais?
— Qui… non — Sud Africain[9].
Голос его дрожал.
— Ah, vous parlez franзais[10]!
Она впервые улыбнулась, и это производило не меньшее впечатление, чем ее жемчужный маленький зад.
— A peine — с трудом, — быстро ответил он, по опыту зная, что утвердительный ответ обрушит на его голову поток французской речи.
— У вас кровь.
Ее английский был ужасен; он понял, что она сказала, только когда она показала на его голову. Майкл поднял свободную руку и коснулся слабой струйки крови, вытекающей из-под шлема. Посмотрел на вымазанные кровью пальцы.
— Да, — подтвердил он. — Боюсь, целые ведра крови.
Шлем спас его от более серьезной раны, когда он ударился головой о край кабины.
— Pardon?
Она посмотрела на него, не понимая.
— J’en ai beaucoup[11], — перевел он.
— А, вы все-таки говорите по-французски!
Она захлопала в ладоши — мило, по-детски радостно, и собственнически взяла его за руку.
— Идемте, — приказала она и щелчком пальцев подозвала жеребца. Конь продолжал щипать траву, делая вид, что ничего не слышал.
— Viens ici tout de suite, Nuage! — Она топнула. — Немедленно сюда, Облако!
Жеребец взял в пасть клок травы, демонстрируя свою независимость, и неторопливо подошел.
— Пожалуйста, — попросила девушка, и Майкл подставил ладонь под ее ногу и подсадил ее в седло. Она оказалась очень легкой и проворной.
— Давайте.
Она помогла ему, и он сел позади нее на широкий круп жеребца. Она взяла руку Майкла и положила себе на талию. Тело под его пальцами было крепким и упругим, и Майкл сквозь ткань чувствовал тепло.
— Tenez — держитесь, — сказала она, и жеребец направился к калитке в дальнем конце поля, ближайшей к шато.
Майкл оглянулся на дымящиеся обломки «сопвича». Остался только капот двигателя, дерево и ткань сгорели. Майкл почувствовал глубокое сожаление: они прошли вместе долгий путь.
— Как вас зовут? — спросила через плечо девушка, и он снова повернулся к ней.
— Майкл. Майкл Кортни.
— Мишель Кортни, — попробовала произнести она и добавила: — А я мадмуазель Сантэн де Тири.
— Enchantй, mademoiselle[12]. — Майкл помолчал, чтобы подготовить очередной перл на своем вымученном школьном французском. — Сантэн[13] — необычное имя, — сказал он и почувствовал, как она напряглась под его рукой. Он торопливо поправился: — Исключительное имя.
Неожиданно он пожалел, что недостаточно внимательно относился к урокам французского: из-за потрясения ему приходилось сосредоточиваться, чтобы следить за последующим быстрым объяснением.
— Я родилась через минуту после полуночи в первый день 1900 года. Значит, ей семнадцать лет и три месяца, она на самом пороге превращения в женщину.
Тут он вспомнил, что его собственной матери едва исполнилось семнадцать, когда он родился. Эта мысль так подбодрила его, что он сделал еще один глоток из фляжки Эндрю.
— Вы моя спасительница!
Он не шутил, но прозвучало это так глупо, что он приготовился услышать в ответ насмешливый хохот. Но она с серьезным видом кивнула. Его чувства к ней соответствовали собственным быстро возникающим чувствам Сантэн.
Когда-то ее любимцем, кроме жеребца Нюажа[14], был тощий бродячий щенок, которого она нашла в канаве, окровавленным и дрожащим. Сантэн вылечила его, заботилась о нем и любила, но месяц спустя щенок погиб под колесами армейского грузовика, направлявшегося на фронт. Эта смерть оставила в душе Сантэн глубокую пустоту. Майкл был худ, в обгорелой грязной одежде и, казалось, умирал с голоду; она чувствовала, что кроме телесных ран он страдал и от ран душевных. В его удивительно чистых голубых глазах чудилось глубокое страдание; он дрожал — так же, как когда-то ее щенок.
— Да, — решительно сказала она, — я позабочусь о вас.
Шато, если смотреть на него с земли, оказался гораздо больше, чем виделся с воздуха, и намного уродливее. Большая часть окон выбита и заколочена досками. Стены изрешечены осколками, лужайки — в воронках от снарядов: прошлой осенью имение оказалось в пределах досягаемости немецкой артиллерии, прежде чем союзникам удалось снова оттеснить немцев за гряду.
Большой дом казался печальным и заброшенным, и Сантэн извинилась.
— Наших работников забрали в армию, большинство женщин с детьми бежало в Париж или Амьен. Нас всего трое.
Она приподнялась в седле и на другом языке отрывисто сказала:
— Анна! Посмотри, кого я нашла.
Из огорода возле кухни к ним двинулась коренастая, приземистая женщина, с широкими плечами и огромными бесформенными грудями под грязной блузой. Густые темные волосы с седыми прядями убраны в пучок на темени, лицо красное и круглое, как редиска, голые по локоть руки — толстые и мускулистые, как у мужчины, и в земле. В большой мозолистой руке она несла пучок репы.
— В чем дело, kleintjie — малышка?
— Я спасла храброго английского летчика, но он тяжело ранен…
— Мне он кажется здоровым.
— Анна, не будь старой ворчуньей. Помоги мне. Надо отвести его на кухню.
Женщины продолжали разговаривать, и Майкл, к своему изумлению, понимал каждое слово.
— Я не впущу в дом солдата, ты это знаешь, kleintjie! Не хочу, чтобы в одной корзине с моей кошечкой оказался кот…
— Он не солдат, Анна, он летчик.
— И, наверно, такой же назойливый котяра.
Она использовала слово fris, и Сантэн напустилась на нее:
— Ворчливая старуха! Немедленно помоги мне.
Анна внимательно оглядела Майкла и неохотно согласилась:
— У него красивые глаза, но я все равно ему не верю. Ну хорошо, но пусть он только…
— Мефрау, — впервые заговорил Майкл, — со мной ваша добродетель в полной безопасности, торжественно обещаю. Как вы ни привлекательны, я буду держать себя в руках.
Сантэн повернулась в седле и уставилась на него, а Анна выпрямилась и радостно захохотала.
— Он говорит по-фламандски!
— Вы говорите по-фламандски! — уличила Сантэн.
— Это не фламандский, — сказал Майкл, — а африкаанс, голландский язык Южной Африки.
— Нет, фламандский, — возразила Анна, подходя. — Всякий, кто говорит по-фламандски, дорогой гость в этом доме.
И она протянула руки к Майклу.
— Осторожней, — выразила беспокойство Сантэн. — Его плечо…
