депутатов и другие общественные организации города.
Следом за женской демонстрацией двигался отряд милиционеров: могло статься, что жены забастовщиков и солдатки начнут бить бемское стекло в окнах Совета или Выкорого…
Потом с Фундуклеевской вышла еще колонна, и при виде ее Крещатик замер. Застыли люди на тротуарах. Торговцы перестали зазывать покупателей; автомобили подрулили к стоянкам; извозчики придержали лошадей; остановились трамваи.
По улице, запрудив всю мостовую и протянувшись почти на квартал, двигалась лавина людей.
Но что это были за люди!
Впереди на маленьких самодельных платформочках ехали безногие, отталкиваясь короткими костылями. Была их добрая сотня. За ними, высоко закинув головы назад, вытянув руки вперед и положив их на плечи впереди идущим, шагали слепцы. За незрячими — кто на костылях, кто с палкой — тянулись калеки — еще несколько сот человек. Все были в солдатских гимнастерках и солдатских фуражках, на груди у многих побрякивали медали и георгиевские кресты.
Это шли инвалиды войны из киевских госпиталей. Во главе демонстрации двое безногих везли на своих колясках плакат, зажав древко меж колен: “Мы воевали за веру, царя и отечество”.
А за ними двое других, у которых война не отняла ни рук, ни ног, но скорчила “пляской святого Витта” после контузии позвоночника, несли большой транспарант; древки качались в их трясущихся непрерывно руках, и полотнище вздрагивало и колыхалось над головами колонны. На транспаранте было написано:
“Если Временное правительство за войну, — долой Временное правительство!”
“Если Учредительное собрание будет за войну, — нам не нужно Учредительного собрания!”
На обратной стороне транспаранта надпись призывала:
“Не давайте денег на войну!”
ДОБРЫЙ ПУТЬ
Собрание киевских большевиков проходило, как всегда, бурно.
И снова спорили Андрей Иванов с Юрием Пятаковым.
За Ивановым стояли большевики из союза металлистов, из 3-го авиапарка и союза портных — самых многочисленных организаций народа. Пятакова поддерживал почти весь городской комитет.
— Этому не бывать! — по обыкновению категорически заявлял Пятаков.
— Но так должно быть! — настаивал Иванов. — Этим мы обеспечим переход от революции буржуазно-демократической ко второму этапу — к революции социалистической.
Они стояли друг против друга: Иванов — на трибуне, он получил слово и произносил речь; Пятаков — за столом президиума, он председательствовал на собрании. Иванов, ухватившись обеими руками за борт кафедры, подался вперед, словно готовясь к прыжку. Пятаков тоже опирался обеими руками о край стола и тоже наклонился вперед, точно хотел опередить противника и прыгнуть первым.
В аудитории Высших женских медицинских курсов, приспособленной теперь под клуб печерских большевиков, было людно: сидели по двое на одном стуле, теснились на подоконниках. Зал гудел и шумел: одни поддерживали оратора, другие разделяли позицию председательствующего. Больше всех суетился и кричал Василий Назарович Боженко, уже несколько раз он подбегал к столу президиума, требуя слова.
Гам становился нестерпимым, и Пятаков не выпускал из рук колокольчика. От Василия Боженко он сердито отмахивался.
Речь шла о вооружении киевских пролетариев.
Иванов отстаивал одобренный Центральным Комитетом ленинский тезис о вооружении рабочих и крестьян и о создании всенародной милиции, ибо только вооружение масс могло гарантировать уничтожение старорежимного аппарата насилия и обеспечить переход власти в руки трудящихся.
Пятаков высмеивал эту идею и бросал Иванову саркастические реплики. Оружия, мол, не хватает и для армии на фронте — где же его взять для миллионов рабочих и крестьян? И не приведет ли, дескать, вооружение к тому, что эсдеки пойдут войной на эсеров, эсеры — на бундовцев, анархисты начнут колошматить всех и вся? А наши “мужички” и вообще-то не умеют обращаться с винтовой или пулеметом…
В зале раздались возмущенные возгласы.
— Десять миллионов крестьян гниют в окопах, они еще и вас научат, как обращаться с оружием! — ожесточенно кричал молодой человек в солдатской форме, но без погон. — И это хамство — обзывать их по-барски “мужичками”!
Эти был брат Юрия Пятакова — Леонид. Несмотря на диплом Политехникума, его призвали в армию рядовым, как политически неблагонадежного. Теперь он возвратился с фронта, демобилизованный по болезни. В партийных дискуссиях он занимал позицию, диаметрально противоположную позиции брата. И характером братья были непохожи: Юрий — осмотрителен и осторожен, Леонид — вспыльчив и горяч.
Боженко, взъерошив бороду и размахивая кулаками, уже в который раз порывался пройти к трибуне:
— Прощу слова!.. Дайте мне слово!.. Я скажу!..
Но председательствующий отмахивался: оратор еще не кончил.
Пересилив шум, Иванов заговорил совершенно спокойно.
— Народу, — сказал он, — вовсе не нужно столько оружия, чтобы у каждого оно постоянно было при себе, но обращаться с оружием должны научиться все. Оружие надо распределить по заводам, a в селах — по Советам, небольшими комплектами. Один день в неделю для военного обучения — этого хватит, чтобы за два-три месяца сделать боеспособными всех пролетариев и беднейших крестьян.
— Верно! — сразу откликнулся Боженко. — Это и я хотел сказать. Отказываюсь от слова.
На эти слова зал откликнулся одобрительным шумом, и Пятаков напрасно звонил в колокольчик.
Особенно шумела небольшая группа большевиков-студентов. Кроме Лии Штерн и Леонида Пятакова в нее входили еще Лаврентий Картвелишвили, Ян Гамарник, Довнар-Запольский, а также Виталий Примаков. Примаков, правда, студентом не был, так как попал в ссылку еще из шестого класса черниговской гимназии. Но, вернувшись в прошлом месяце из Сибири, он сразу принялся готовиться к эстернату на аттестат зрелости и уже приобрел себе новенькую студенческую фуражку. Пламенный оратор, он работал постоянным агитатором при городском комитете.
Студенты сидели тесным кружком — кроме Горовицa, находившегося в президиуме, — и на все реагировали громче, чем следовало бы, с шумным мальчишеским задором.
— Го-ло-со-вать — скандировали они, притопывая ногами.
Кружка студентов держался и Владимир Затонский — преподаватель химии в Политехникуме. Он сам окончил тот же Политехникум незадолго до войны и не отошел еще от студенческой корпорации. Как многие студенты, Затонский носил бороду, — борода у него росла густая, до самых глаз; одет он был в военную форму: мобилизованный в армию, Затонский служил в инженерной части Киевского округа.
Навести порядок Пятакову так и не удалось — с раздражением он отшвырнул колокольчик. Но шум оборвала женщина, сидевшая с ним рядом, в президиуме, одетая в английскую кофточку с высоким воротником и мужским галстуком. Это была Евгения Богдановна Бош, лидер киевских социал-демократов еще с довоенного подполья; недавно она одновременно с Пятаковым возвратилась из эмиграции. Киевские большевики избрали ее руководителем областной партийной организации.
— Товарищи! — гневно крикнула Бош. — Призываю вас к порядку!..
Пятаков воспользовался минутой тишины:
— Ты кончил, товарищ Иванов?
— Теперь мое слово! — снова подбежал к трибуне Боженко. — Я уже давно записался! Моя очередь!
— Я еще не закончил, — сказал Иванов. — Сядь, пожалуйста, Василий Назарович!
Возмущенно пожимая плечами, Боженко вернулся на место.
