подковками, без шпор.
Вдруг полковник осадил коня, так что дубровский жеребец даже встал на дыбы и брызнул пеной через удила.
— По-зip![30] — подал команду полковник.
По казацким рядам пробежала волна: зазвенело оружие, шаркнули по булыжнику подошвы, пристукнули каблуки и — как отрезало — наступила мертвая, могильная тишина: из положения “вольно” полк перестроился на “смирно”.
Полковой оркестр на правом фланге заиграл:
С Владимирской улицы, от Ирининской часовни выпорхнула непременная стайка уличных мальчишек, и показались ряды делегатов войскового съезда.
Впереди — в долгополом летнем макинтоше, наподобие арендаторского “пыльника”, с развевающейся белой бородой, семенил чуть вприпрыжку, как бы подталкиваемый широким маршевым шагом колонны, председатель Центральной рады, сам профессор Грушевский. По обе стороны, отступив на шаг, шестовали Винниченко и Петлюра.
Винниченко — в элегантном сером фланелевом костюме и сером же, с шелковой муаровой лентой, котелке.
Петлюра — в кепи “керенка” и во френче со следами только что срезанных погон.
Чуть дальше, отступя еще на три шага, — всегда к услугам — следовала в своей австрийской тужурке личный секретарь председателя Центральной рады, хорунжий австрийской армии, панна София Галчко.
Далее несли большой желто-голубой стяг с надписью: “Спогадаймо славну смерть лыцарства- козацтва”. Два прапорщика — один безусый, другой с бородой, оба с обнаженными саблями — печатали церемониальный шаг, эскортируя первое воинское знамя возрожденного украинского войска. За знаменем выступали стройными шеренгами — по шестнадцать в ряд — делегаты войскового съезда: сорок один ряд; сорок второй — неполный.
Полковник Капкан взметнул сверкающую саблю, и три с половиной тысячи казацких глоток, как залп из самопалов, грохнули: “Слава!” Полковник взмахнул саблей трижды, и возглас “слава” три раза прокатился по площади из края в край.
Казаки смолкли, но возглас “слава” не утихал: кричали с тротуаров, где под желто-голубыми знаменами толпился разный народ: “просвиты”, украинские клубы, украинизированные гимназии, украинские скауты, просто прохожие. Крикнули “слава” и дядьки, делегаты крестьянского съезда.
Приветственные возгласы катились и перекатывались, пока весь войсковой съезд не выстроился против полка, перед лицом бронзового гетмана. Грушевский, Винниченко и Петлюра поднялись на постамент, на нижних ступеньках сгрудились члены Центральной рады и только что избранного УГВК.
Полковник Капкан еще раз сверкнул саблей — оркестр в тот же миг умолк, — и председатель Центральной рады начал речь.
Речь Грушевского была длинновата — в объеме университетской академической лекции; она излагала, в основных чертах, историю украинского казачества. Дальше двадцати шагов слов не было слышно, так как профессор привык ораторствовать в аудиториях с соответствующей акустикой. Но вот, заканчивая, Грушевский что-то выкрикнул и указал рукой вперед — точно бронзовый гетман булавою, — и тут произошло недоразумение. Напрасно полковник подал саблей знак “на голос”, казаки не отозвались “славой”, взметнулось лишь несколько отдельных возгласов. Дело в том, что Хмельницкий указывал булавой на север, призывая к единению с Россией, а Грушевский указал совсем в другую сторону, куда-то на юго-запад — на Галицию, имея в виду, очевидно, призыв к соборности. Но на юго-западе как раз проходил фронт, и казакам подумалось, не на войну ли, не в окопы ли снова кличет их седобородый старикан, и возглас “слава” застрял у них в горле.
Тогда выступил вперед Петлюра, поскорее принялся читать в полный голос.
Голос он умел подать мощный — готовлен ведь для чтения с амвона! Он оглашал резолюцию войскового съезда.
В резолюции было три пункта.
Первый — об отношении к центральной власти, Временному правительству и Петроградскому совету депутатов: в интересах установления общей платформы и возможности общих действий Украины и России решено требовать немедленного провозглашения национально-территориальной автономии Украины.
Второй — о войне: войну в настоящий момент постановлено рассматривать как защиту свободы, спасение революции, отстаивание освободительных чаяний нации.
Третий — об армии: немедленно создать украинскую армию.
Первым шагом на этом пути должно быть повсеместное выделение солдат-украинцев из состава армейских частей русской армии и сведение их в особые украинские части.
— Слава украинской армии! — провозгласил Петлюра.
“Слава” прокатилось по площади. Оркестр заиграл “Ще не вмерла Україна”. Вслед за оркестром запел гимн сводный хор, состоявший из капеллы Кошица, хора театра Садовского, хоров украинизированных гимназий и районных “просвит”. В хоре печерской “Просвиты”, под управлением студентки Марины Драгомирецкой, пели и Данила — бас, Флегонт — баритон, Харитон — тенор с фальцетным тремоло по верхам.
Петлюра стоял, заложив правую руку за борт френча, — так закладывал когда-то пальцы за борт сюртука Наполеон Бонапарт.
Грушевский — он не пел, так как отроду был безголосым, — наклонился к уху Винниченко и жарко зашептал:
— Голуба моя, Владимир Кириллович! Я полагаю, с этой резолюцией, для урегулирования наших взаимоотношений с Временным правительством и Петроградским советом депутатов, необходимо нам направить в Петроград делегацию. Вы, дорогой Владимир Кириллович, должны ее возглавить: ведь вы — старая гвардия социалистов, не то что мы, хе-хе… молодое поколение… Прижмите их, пожалуйста, прижмите!
Винниченко приосанился. Ясное дело, кому же, как не ему? Ведь нужна широта мировоззрения, глубина мысли, европейский масштаб разных там, как бы это сказать — ассоциаций! И вообще… Словом, Винниченко получил сатисфакцию: эта старая крыса не так уж и отвратительна…
— Подумаем, дорогой Михаил Сергеевич, — солидно отвечал он. Обмозгуем, покумекаем, что там и как… Я всегда готов взвалить на свои плечи тяготы…
Петлюра в это время вынул руку из-за борта френча и поднял ее вверх, сложив пальцы, как для крестного знамения. Это был сигнал.
— К присяге! — подал команду полковник Капкан.
По шестнадцати ротам пробежала волна, звякнуло оружие. Казаки перекинули винтовки на согнутую в локте левую руку, правой сорвали с голов шапки со шлыками.
Полковник Капкан вложил саблю в ножны, соскочил с коня и тоже поднял руку — как для крестного знамения.
— На том и присягаем! На верность неньке Украине, украинскому лыцарству на славу!
Он опустился на колени.
Следом за ним грохнулись на колени три с половиной тысячи казаков и семьсот делегатов войскового съезда.
И тогда — хором в несколько тысяч голосов, низким солдатским тембром и в медленном, как на солдатской молитве, темпе — хлынула на широкую площадь песня. Пели гадамацкую:
