Грушевский утирал носовым платочком глаза и бороду.
Винниченко тоже заплакал. Коленопреклоненная площадь пела перед ним историческую песню победы: первые рыцари нового украинского войска присягали на верность.
И присягали они ему! Это особенно волновало.
На софийской колокольне ударили во все колокола. Ухал пятисотпудовый бас, гудели стопудовые баритоны, гулко вызванивали тенора и альты, часто и тонко заливались дисканты — как серебряные колокольцы на бубнах свадебного оркестра. Весело и торжественно звенело, гудело, рокотало над Софийской Площадью… Потом с другого конца подала голос и зазвонила колокольня Михайловского монастыря.
Дядьки — делегаты крестьянского съезда — тоже брякнулись на колени.
Винниченко поморщился.
Что под присягу ударит колокол на исторической Софии, он знал — против этого трудно было что- нибудь возразить: ведь присяга же, торжественная минута, историческая традиция! Но чтоб подняли трезвон, словно во время крестного хода в пасхальную ночь, — об этом с архиереем уговора не было. Ай- яй-яй! Это уж слишком!
Но поморщиться пришлось и еще посильнее. Ворота под софийской колокольней вдруг широко распахнулись, и из церковного подворья показался — боже мой! — самый настоящий крестный ход.
Из софийских ворот вышел сам архиерей в полном облачении, за ним двенадцать протопопов, за ними сонм дьяконов и служек в стихарях. А следом — архиерейский хор. Выйдя, хор грянул велелепно:
Винниченко остолбенел. Этого он уж никак не ожидал… Этот чертов лохмач сейчас еще зажарит, чего доброго, настоящий молебен о ниспослании… Господи! Что ж это такое? Ведь он, Винниченко, — просвещенный атеист, а тут — ему же — служат молебен!..
Молебен и в самом деле начался, и именно о ниспослании, и службу архиерей вел на украинском яыке. Впервые за много веков на Украине в церковной службе зазвучала украинская речь. Факт все-таки исторический — и это несколько утешило Винниченко. Что ни говорите, а религия, хотя и опиум для народа, — как-никак древняя и истинно народная традиция: тут ничего не скажешь…
Винниченко склонил голову и исподлобья поглядывал по сторонам. Рядом стоял Петлюра, тоже, между прочим, социал-демократ: стоял, величаво откинув голову назад и заложив по-наполеоновски руку за борт френча. С другой стороны Грушевский — тоже, надо полагать, атеист — заливался слезами и даже подпевал: “Подай, господи, подай, господи…” Стояли вокруг и другие члены Центральной рады — социал- демократы, социалисты-революционеры, даже бундовцы — и ничего; потупили глаза, и всё тут.
Винниченко оглянулся назад — туда, где сгрудились дядьки, делегаты крестьянского съезда. Они слушали торжественную службу на коленях. Только сегодня утром они вынесли свои решения. Решения были такие. Признать единственной властью на Украине — Центральную раду. Добиваться, чтоб признало ее украинской властью и Временное правительство. Объявить президиум крестьянского съезда “Украинским Советом крестьянских депутатов”… Ведь в Петрограде только что тоже состоялся Всероссийский съезд крестьян, избравший из своей среды “всероссийский совет крестьянских депутатов”. Постановили также поручить Совету крестьянских депутатов совместно с Центральной радой добиться осуществления лозунга: украинская земля — украинским крестьянам. А Учредительное собрание пускай уж решит, когда и каким путем провести в жизнь раздел помещичьей земли. Затем выбраны были и представители — для пополнения крестьянами-хлеборобами состава Центральной рады. Теперь, после трудов праведных, делегаты молились — на чудесном торжественном молебне, какого никогда еще им не доводилось видать, молились о ниспослании и даровании: чтоб господь бог даровал исполнение их решений, чтоб ниспослал осуществление их извечных чаяний, чтоб предоставил свыше владение землей- земелькой, матушкой-землицей — по силе и потребе.
“Мелкобуржуазная стихия! — констатировал Винниченко. — Мрак извечных собственнических инстинктов мужика, молох жадности к земле — прямехонький путь в сельские кулаки!”
Нет, нет! Он, Винниченко, за жизнь без хлопа и пана! Без пана и хлопа — об этом, во всяком случае, ему приходилось уже не раз заявлять и устно, и в письменной форме, так сказать: в политических декларациях и беллетристических произведениях. Однако лозунг этот годился во времена Хмельницкого, а ныне, в век капитализма, уместен, конечно, другой: хотя бы — за гегемонию пролетариата!
И Винниченко тотчас же принял решение: Центральную раду надо немедленно демократизировать. Завтра же он соберет лидеров украинской социал-демократии; необходимо созвать рабочий съезд, как был созван этот крестьянский. Съезд украинских пролетариев. Но надо постараться, чтобы это был съезд пролетариев-украинцев, а не русских. Этот съезд тоже выделит депутатов. Центральная рада, таким образом, пролетаризируется. И тогда — придется тогда отступить этой мелкобуржуазной собственнической стихии.
А стихия тем временем стояла на коленях и молилась.
Среди стихии стоял на коленях и молился Авксентий Нечипорук. Его — делегата от крестьянского союза Бородянки — тоже избрали сегодня членом Центральной рады.
Случилось это так. Когда на съезде обо всем уже было переговорено, когда утверждена была и резолюция, чтоб вместе с Центральной радой позаботиться о решении земельного вопроса, и когда председательствующий поднялся, чтоб объявить обсуждение этого вопроса законченным, тут-то и не стерпел Авксентий Нечипорук, — попросил слова и себе. Он вышел на трибуну — впервые в жизни перед таким сборищем народа — и спросил:
— Так как же будет, люди добрые, паны добродии и товарищи граждане? Нарежут мужику земли или нет? Земля, она ж нам, мужикам, — первое дело! Вот, к примеру, скажу про себя: арендной распахиваю две десятины, ну и своей — тоже только две, а сынов у меня двое, и пришла пора выделять. Сколько же на каждый голодный рот попадет? А? Так как же оно будет, православные христиане?
Съезд зашевелился, зашумел. Таких, как Авксентий, было на съезде немало — не одни зажиточные хозяева. Закричали:
— Правильно! Не в бровь, а в глаз! Пускай нарежут земли!
Но председательствующий зазвонил в колокольчик и, когда кое-как установилась тишина, мягко разъяснил неразумному дядьке, что все эти три дня на съезде только о том и говорено, уже и решения соответствующие приняты, а товарищ, должно быть, прослушал, если глуховат, или же не разобрал: будет земля, вот пускай только Учредительное собрание…
— Садитесь, товарищ! — закончил председательствующий уже совсем нежно, хоть к ране прикладывай. — А мы сейчас перейдем к другому важному вопросу.
А другим и было — избрание в члены Центральной рады.
И последним в список кандидатов президиум тут же внес селянина — как ваша фамилия, откуда вы, пан товарищ? — Нечипорука Авксентия из Бородянки: люди его поддерживали, когда говорил, им будет приятно, что и он среди избранных. Да и вообще аполитичнее, если войдут в Центральную раду и такие вот голяки, как вышепоименованный Авксентий Нечипорук: демократия!.. Поднимаются, поднимаются силы народные, вот только не смыслят еще ничего: помогать, помогать им надо, да уж в Центральной раде найдется кому помочь.
Так Авксентий и был избран членом Центральной рады.
И теперь стоял он на коленях посреди своей стихии и воссылал молитвы богу.
Молился, чтоб господь всеблагий послал ему землю, чтоб нарезали ему землицы, чтоб у детей его земелька таки была!
И, может быть, впервые спокойно стало у Авксентия на душе, и даже предвкушение радости вошло в его сердце. Такая ведь лепота была вокруг: огромная площадь вся забита людьми, звонят во всех церквах, и
