Вскоре тринитарии доставили в Алжир триста дукатов - это было все, что сумели наскрести родители Сервантеса. В августе Родриго отплыл на родину.
Тем временем в Алжире стали таинственно исчезать рабы. По одному, по двое. Всего их пропало полтора десятка, в том числе и Сервантес. Мавры сбились с ног, не подозревая, что те, кого они ищут, преспокойно живут в каком-нибудь часе ходьбы от города, в огромном поместье одного из высших чиновников, почти не наведывавшегося туда. Родриго должен был прислать за ними корабль в условленный день.
Но им надо было чем-то питаться. Один из них, флорентиец по имени Дорадор, вызвался пробираться через день в город и доставлять съестное. Корабль (маленький люгер) появился с опозданием. Нужно было подать знак, и - вот она, свобода. Все ждали Дорадора, задержавшегося в городе. Флорентиец пришел не один, с ним были Дали-Мами и рота вооруженных пиратов. Дорадор был щедро вознагражден за верность своим хозяевам: он получил новый тюрбан. Дали-Мами во второй раз простил Мигеля и даже предложил ему дружбу, покровительство и богатство, если тот переменит веру и забудет об Испании. Мигель отказался.
Он снова готовит побег, рассчитанный на этот раз на шестьдесят человек. Он сумел убедить богатого валенсийского купца Онофре Эксарке, постоянно жившего в Алжире, снарядить целый фрегат. Приготовления шли полным ходом, вооруженный фрегат прибыл из Картахены, и его капитан дожидался условленного срока. Оставалось два дня. В этот день один из заговорщиков, доминиканский монах из Саламанки доктор Хуан Бланко де Пас, выложил все, что знал, бейлербею. Сервантесу удалось скрыться. Трое суток будущий классик мировой литературы отсиживался в своем убежище. Но он мог подвести того, кто предоставил его. Мигель вышел на улицы Алжира.
На этот раз Дали-Мами не смог бы ни заступиться за Сервантеса, ни простить его. Но дело приняло оборот, какого не мог предвидеть никто. Никогда еще Гассану не приходилось встречать подобных пленников - тщедушных телом и могучих духом. Он и сам был таким (по крайней мере, в отношении духа, в этом уверяли его придворные). К тому же испанец был однорук, как Арудж. Не принесет ли он ему счастье, не станет ли его талисманом? Гассан предложил Дали-Мами четыреста дукатов, за Мигеля, тот не посмел отказаться. Доктор Хуан Бланко тоже получил награду от бейлербея - монету достоинством в один червонец и горшочек масла.
Тем временем Родриго пустил в ход все свои связи, чтобы вызволить брата. Его судьбой заинтересовался сам главный прокуратор ордена тринитариев Хуан Хиль. Следовало поторапливаться: похоже, Гассан доживал последние дни в Дженине, султан все явственнее благоволил к выскочке Джафару. С этим будет трудно сговориться. Гассан требовал тысячу дукатов.
Переговоры грозили затянуться до бесконечности, но в конце концов бейлербей удовлетворился половиной суммы. 24 октября 1580 года Мигель бросил с палубы корабля прощальный взгляд на Алжир, где он прожил пять лет и один месяц. В Испании ему предстоит стать писателем, а Хуану Бланко, тоже выкупленному тринитариями,- членом инквизиционного трибунала. Оба они достигнут высот в своем деле.
Победители при Лепанто не остановились на полпути. Нужно было решить основную задачу, из-за которой, в сущности, и столкнулись у греческих берегов два мира: Западу нужен был Восток. Христианские корабли не могли ни спокойно входить в мусульманские воды, ни выходить из них. И корабли, и товары конфисковывались, а команды обращались в рабство, как это произошло, например, с мальтийской галерой на Джербе. Постоянные засады, устраиваемые на их пути, вынуждали к ответным мерам. Купеческие корабли ходили с охраной, и эта охрана обстреливала любую встречную галеру, завидев ее еще издалека, потому что дать к себе приблизиться было опасно.
Особенно были озабочены англичане: их торговля с Левантом оказалась на грани катастрофы. Мало того, что соперники всеми силами пытались исключить Англию из этой торговли, но и те крохи, что оставались, перехватывали варварийские пираты. Посол ее величества Елизаветы I в Константинополе сэр Уильям Харборн требовал у султана одной аудиенции за другой и каждый раз приводил одни и те же аргументы. Наконец в 1584 году султан признал требования англичан справедливыми и послал алжирскому бейлербею фирман с приказом «мирно пересекать путь» кораблей Англии, Испании, Флоренции, Сицилии и Мальты. Султан приказывал... нет, не приказывал - умолял прекратить захваты христианских судов «ради наших привилегий и вопреки рассудку», однако фирман заканчивался брошенной как бы вскользь фразой о том, что «сторона после потребовала этот наш приказ».
Иными словами - приказ отдан под дулом пистолета победителей.
Бейлербей был человеком понятливым, и он прекрасно знал своего султана. Морской разбой продолжался с неослабевающей силой, а султан виновато разводил руками перед взбешенными посланцами Европы: ведь он отослал фирман, Аллах тому свидетель, и еще сэр Уильям Харборн...
Северная Африка осталась пиратской и была ею не одно столетие - по крайней мере до завоевания Алжира французами в 1830 году. Но побережье между Сеутой и Алжиром оставалось пиратским и позднее, еще несколько десятилетий, питаясь за счет разбойничьих племен пустыни и Атласских гор.
Схолия восьмая. ПРИКЛЮЧЕНИЯ ОДНОЙ ЛЕГЕНДЫ.
Преемственность древнего, средневекового и нашего времени, словно нарочно, отражена в одной истории, имеющей некоторое отношение и к мореплаванию, и к литературе, и к искусству. Причем не только христианского, но и арабского мира. Поэтому представляется нелишним поведать о ней.
Американский писатель Вашингтон Ирвинг пишет в «Легенде об арабском астрологе», включенной им в книгу «Альгамбра» (ал-Хамра: «красная»), относя ее действие примерно к началу XVIII века: «Да будет ведомо тебе, о государь, что, пребывая в Египте, я видел великое чудо, сотворенное некогда языческой жрицею. Над городом Борса, на горе, откуда открывается вид на долину великого Нила, стоит баран и на нем петушок - оба из литой меди,- и они свободно вращаются на своем стержне. Всякий раз, как стране угрожает нашествие, баран поворачивается в сторону неприятеля, а петушок кукарекает, благодаря чему жители города заранее знают о надвигающейся опасности и о том, откуда она приближается, так что могут своевременно принять необходимые меры». Из дальнейшего выясняется, что убеленный тысячелетними сединами рассказчик этой занимательной истории - он родился «во времена Магомета» (жившего, как известно, примерно в 570-632 годах) – собственноручно продырявил стену пирамиды одного из верховных жрецов, где, как поведал ему другой жрец, «погребена также священная книга, заключающая в себе всю нашу науку, все тайны магии и колдовства». Нетрудно сообразить, что перед нами - духовно облагороженная история халифа ал-Мамуна (сына Харуна ар-Рашида), правившего в 813-833 годах. Этот халиф, как сообщает историк X века Масуди, появился в 820 году у подножия Великой пирамиды и, отчаявшись отыскать вход, снедаемый любопытством - что там внутри, повелел пробить толщу одной из граней, дабы ознакомиться с содержимым фараоновой усыпальницы. Эта нашумевшая история фигурирует и в сказках «Тысячи и одной ночи».
Так Ирвинг объединил в своем рассказе две разновременные легенды, связанные с двумя «чудесами света» - пирамидами, уводящими нас в вовсе уже седые века, и еще одним сооружением, помоложе, но тоже имеющим возраст весьма почтенный. Ему перевалило за два тысячелетия еще тогда, когда на свет появился Петр Великий. А начало ему положил другой человек, носивший столь же пышный эпитет,- Александр.
При Птолемее Втором и родилось это второе «чудо света» - Александрийский маяк на острове Фарос, напротив дельты Нила. На скале в восточной части Фароса (западную его оконечность занимал храм морского бога Посейдона) грек Сострат родом из Книда воздвиг по монаршьему заказу крепость. Башню ее, взметнувшуюся ввысь на сто двадцать метров, увенчивал круглый купол, где неугасимо пылал костер.
«Назначение башни,- писал Плиний,- огнями маячить плывущим ночью кораблям, предупреждая об отмелях и указывая вход в гавань. Такие огни уже горят теперь во многих местах, как, например, в Остии или Равенне. Опасность - в постоянстве огней, которые издали могут быть приняты за звезды, так как на далеком расстоянии вид пламени остается ровным и неизменным». Сложная система зеркал из полированного гранита обеспечивала видимость спасительного света на расстоянии до сорока или даже
