свою семью.
Контролируя такие обширные области, пираты с легкостью добывали рабов для продажи. На любом невольничьем рынке Греции и Малой Азии можно было приобрести не только раба, но и любые сведения, относящиеся к работорговле: о ценах, о наличии рабов разных национальностей, полов, цветов кожи и возрастов, об ожидаемых поступлениях. Можно подумать, что в Эгейском бассейне действовало своего рода агентство, широко разветвленное и узкоспециализированное. Живой товар стал еще прибыльнее, чем раньше. Новообращенных рабов доставляли в Киклады, где Делос, переданный римлянами в 167 году до н. э. Афинам с условием, что это будет свободный порт, сделался самым крупным международным невольничьим рынком из всех, какие знала история.
Делос издавна был партнером Родоса и Коринфа в их посреднической торговле, и хлынувший в него поток богатств заставил островитян подумать о новой гавани, удовлетворяющей уровню товарооборота. Она была выстроена уже после гибели Коринфа, в 125 году до н. э. Общая длина делосских причалов достигала двух километров - огромная цифра для того времени. По свидетельству Страбона, Делос «был способен в один день принять и продать десятки тысяч рабов».
Богатства, затопившие Италию после разрушения Карфагена и Коринфа, требовали учета и ухода, поэтому римляне нуждались в рабах, как никогда раньше. Рабы нужны были и для гладиаторских игр, перенятых римлянами у этрусков. И число таких рабов неуклонно росло: в 261 году до н. э. в Риме сражались три пары гладиаторов, в 216-м-двадцать две, а в 200-м - двадцать пять пар. Вскоре их количество исчислялось уже четырехзначными цифрами. Возможно, именно за рабами для своих игр тирренские пираты приходили к Делосу и грабили его, если делосцы не откупались деньгами. Наведывались они и на Родос, союзный Делосу. Гарантия надежного и выгодного сбыта невольников толкала на поприще андраподистов всех, кто имел крепкие мускулы и быстрые ноги. Товар не залеживался. «Купец, приставай и разгружай корабль, все продано»,- эта поговорка родилась на Делосе в те дни.
Безнаказанность рассматривалась как поощрение, а добыча - как законный заработок. Римляне мало интересовались сирийскими делами, а сирийским правителям после мятежа Трифона и последовавшей вслед за ним серии восстаний было не до пиратов. Антиох обладал незаурядным талантом портить отношения со своими соседями - Кипром, Египтом, Родосом, и этим не замедлили воспользоваться его подданные, вынужденные самостоятельно заботиться о своем пропитании. Флор сообщает, например, что киликийская разбойничья эскадра некоего Исидора безнаказанно хозяйничала во всем восточном Средиземноморье от Кирены до Крита и Пелопоннеса. Очистив этот «золотой треугольник», Исидор со своими тринадцатью квинкверемами нанялся на службу к Митридату и вполне вероятно, что после того как он попал на Лемносе в плен к Лукуллу, стал так же ревностно служить римлянам, совсем недавно, в 100 году до н. э. принявшим закон Апулея «О преследовании пиратов».
Когда Селевкиды наконец заметили, что хозяева в государстве не они, а бесчисленные вожди пиратских шаек, было уже поздно. По их просьбе римский сенат отрядил в Малую Азию поочередно нескольких полководцев, чтобы те ознакомились с положением дел на месте. Диагноз оказался совсем иным, чем ожидали сирийские цари. Римляне решили, с ноткой растерянности пишет Страбон, «что пиратство явилось только следствием испорченности правителей, хотя и постыдились устранить последних, так как сами утвердили порядок наследования в роде Селевка Никатора». Брошенные своими покровителями, Селевкиды стали легкой добычей парфян, захвативших земли за Евфратом, Армению и почти все прибрежные области Сирии. Море парфяне передали в полное распоряжение киликийцев.
Митридатовы войны дали пиратству новый толчок. Умный и хитрый политик, образованнейший человек своего времени, Митридат создал необъятную империю, соперничавшую с Римом. Но если римляне общались со своими подданными посредством кнута и меча, Митридат, свободно владевший двадцатью двумя языками, прекрасно разбирался в нуждах и интересах подвластных ему народов и старался по возможности не ущемлять их прав. Не обошел он своим вниманием и эвпатридов удачи. Ловко использовав их в завоевании прибрежных государств, он провозгласил их затем своими союзниками, узаконив тем самым существование пиратского государства с центром в Кили- кии. В его флоте, насчитывавшем четыреста трирем, множество пентеконтер и легких судов, быстрые миопароны пиратов играли не последнюю роль, будь на них команды греков из портовых городов Понта, египтян, финикиян или киликийцев.
Эвпатриды удачи верили в Митридата и любили его. Когда ему однажды грозила гибель в бушующем море, их легкое судно, презрев опасность, сумело подобраться к царскому кораблю, где трюм уже был полон воды, и Митридату «вопреки всякому ожиданию», замечает Плутарх, удалось достичь берега. Ошибка Митридата была в том, что он всячески сдерживал действия своих новоявленных соратников, подчиняя флот задачам армии. Если бы пиратские флотоводцы (а среди них было немало талантливых) имели возможность самостоятельно планировать и осуществлять свои операции, исход войны мог бы быть иным.
Но грабители морских дорог никогда не пренебрегали и собственными интересами.
Зимой 87/86 годов до н. э. всесильный Сулла перед угрозой надвигающегося голода послал Лукулла с военным флотом сопровождать продовольственные транспорты из Египта и Киренаики. У Лукулла было всего шесть кораблей: три миопарона и три родосские биремы. Однако ему удалось склонить на свою сторону критян и с их помощью навести порядок в Кирене. Плутарх не сообщает, как удалось Лукуллу убедить критян присоединиться к нему. Крит был в то время настоящим пиратским государством, и поэтому наиболее вероятно, что Сулла решил поделиться с критянами награбленными сокровищами: ни римских легионов, ни тем более угроз разбойники в грош не ставили. Возможно даже, что это были те самые шайки, что, освободившись от своих обязательств перед Лукуллом, потопили почти весь его флот сразу же по отплытии из Киренаики в Египет. После этого Лукулл решил не связываться со столь ненадежными союзниками и, набирая флот для похода на Кипр, избегал появляться в городах, известных как пристанища пиратов.
В 84 году до н. э. Сулле удалось заключить с Митридатом мир на выгодных для царя условиях. Но для римлян мир был понятием весьма относительным. В то время как проконсул Киликии сулланец Публий Сервилий Ватия, получивший впоследствии прозвище Исаврийский, штурмовал твердыню Зеникета на Олимпе (в 78 году до н. э.), на западе уже четвертый год дымился очаг новой гражданской войны. Римский наместник в Испании Квинт Серторий собрал всех изгнанников, недовольных режимом Суллы, провозгласил независимость Испании и объявил Риму войну. Сертория называли «новым Ганнибалом», и сходство политической ситуации действительно зашло довольно далеко. Снова угроза Риму исходила с Пиренейского полуострова, а отсутствие флота Серторий скомпенсировал союзом с пиратами, обеспечивавшими ему безопасность с моря и отличные плацдармы для наступательных операций - вроде Питиусских островов в Балеарском архипелаге, захваченных в 81 году до н. э. специально для него киликийцами. Здесь серторианские пираты перехватывали продовольственные суда римлян, заставляя их армию голодать, сея панику и недовольство. Подобно тому как Ганнибал в свое время поставил Италию перед перспективой войны на два фронта, заключив союз с Филиппом V, так и Серторий привел римлян в ужас, когда они узнали о его переговорах с Митридатом. Молодому полководцу Гнею Помпею, посланному с армией в Испанию, удалось, однако, после ряда поражений (в одном сражении он и сам едва избежал плена) сломить упорство восставших не столько силой, сколько хитростью. Силы же свои Помпеи употребил на то, чтобы посеять рознь среди восставших и нейтрализовать их союз с Митридатом и пиратами. Серторий был убит заговорщиками в Оске во время пира в 72 году до н. э., но его морская база в гемероскопийском святилище Артемиды Эфесской долго оставалась пиратским гнездом...
Армия Помпея еще спасала Рим от «нового Ганнибала», когда «третий Ганнибал» открыл военные действия в самой Италии и едва не захватил Вечный город. Его звали Спартак, и это имя достаточно известно, чтобы излагать здесь все перипетии его схватки с Римом. Но нельзя не вспомнить, что и этот полководец - один из самых талантливых и честных в мировой истории - не погнушался заключить договор с киликийцами о переправе его двухтысячного войска в Сицилию. Он был обманут, но из этого вовсе не следует, что на этом примере мы можем судить, чего стоили другие подобные договоры: эвпатриды удачи дорожили своей клиентурой и своей репутацией. Фразу Цицерона о том, что «честное слово, данное
