ед!..
Никто не откликался. Гарри обошёл лабиринт, чтобы найти выход с поля - но выхода опять не было. Это напоминало дурацкую головоломку, создатели которой даже не позаботились о том, чтобы разнообразить загадки; однако, при всей неизобретательности упомянутых создателей, Гарри не мог не признать, что по- прежнему не имеет ни малейшего понятия, как отсюда выбраться. Пустые трибуны, чем-то похожие на звериные пасти с выбитыми зубами, окружали его сплошным кольцом; пробраться мимо них, пожалуй, можно было бы, только взлетев.
«Но я ведь могу летать… я же анимаг!..»
Но стать драконом не получилось. Просто не вышло, как будто он никогда не бывал ничем иным, кроме человека; как будто ему было десять лет, и он ничего не знал о своей магии, кроме того, что это - уродство и ненормальность.
Гарри вскарабкался на самый верх трибун - быть может, получится спрыгнуть отсюда, хорошенько сгруппировавшись?.. Но земля под трибунами терялась в тумане - пусть даже на самом деле здесь не могло быть так высоко - и Гарри не решился прыгнуть, потому что здесь всё было совсем не так, как на самом деле.
Стоя на одном из сидений самого последнего ряда, Гарри раздумывал над тем, что же делать дальше, когда заметил краем глаза в центре поля вспышку белого цвета; он развернулся с такой скоростью, что чуть не упал, и увидел, что посреди поля - где только что был лабиринт - стоит высокий человек, лица которого было не разглядеть, но чья длинная белая борода очень знакомо развевалась на ветру.
Гарри пустился вниз бегом; но внезапно трибуны стали гораздо выше, чем тогда, когда он взбирался на них, и если раньше ему хватило бы пяти минут, чтобы на приличной скорости преодолеть расстояние от верха до земли, то сейчас он едва спусился наполовину, потратив на это битых полчаса.
В боку кололо от долгого бега - Гарри уже изрядно пометался туда-сюда этой ночью - и он остановился, нагнувшись и упираясь кулаками в колени - так было проще перевести дыхание.
Человек с белой бородой - наверняка это был Дамблдор, кто бы это ещё мог быть? - стоял неподвижно всё то время, пока Гарри бежал; но стоило последнему остановиться, как директор поднял руку и начал медленно чертить в воздухе ярко-красные пылающие буквы. От прерывистого дыхания очки Гарри запотели, и он торопливо сдёрнул их, чтобы протереть; когда он снова нацепил их на нос, Дамблдора уже не было на поле. Теперь там был большущий плоский камень - совсем как тот алтарь, на котором Блейз чертил пентаграмму для исцеляющего ритуала - и на камне лежали - нет, нет, этого же не может, быть, пожалуйста, не надо - два тела.
Гарри пустился бежать снова, и на этот раз ему хватило трёх минут, чтобы, едва не упав, вылететь на траву поля и промчаться к его центру.
Над изломанными, изуродованными падением телами близнецов мерцало алое, как свежая кровь, слово, оставленное Альбусом Дамблдором: «Виновен».
«Виновен».
Огонь взметнулся над полем, словно повинуясь отчаянному крику Гарри, и поглотил и альтарь, и того, кто был виновен; от жара лопались глаза и кожа - всё так же без боли; Гарри пытался дотронуться до тел, но не мог найти их за стеной огня, хотя они должны были быть совсем рядом, в метре-полутора, но сколько бы он ни искал, он не находил ничего, кроме новой боли - да. Огонь наконец-то начал причинять ему боль, и Гарри принимал её, смирялся с ней и открывал для неё своё тело; такое же виновное до последней клетки, как и он сам, весь, целиком.
- Фре-ед! Джо-о-ордж!..
- О Мерлин и Моргана… Северус, он сейчас просто вспыхнет! У человека не бывает такой температуры!
- Поппи, неужели Вы не помните, что мистер Поттер - извечное исключение из правил?
- Как Вы можете шутить?! Надо что-нибудь предпринять, срочно…
- Что, Поппи? Я истощён. Я не знаю, что можно сделать.
- То есть… у нас нет никакой надежды?..
- Сами посмотрите… Вот, видите? Если полить его холодной водой, она сразу же испаряется, как будто Поттер задумал превратиться в раскалённую сковородку. Да, да, я знаю, что шутки звучат неуместно, но… но мне больше нечего сказать. Он должен сам захотеть вернуться. Нам его не переупрямить.
- Он опять зовёт их… если бы эти двое были здесь сейчас, они бы вытащили его, я уверена…
- Как? Разве они были квалифицированными колдомедиками?
- Нет, Северус. Они просто любили его. Знаете, я однажды застала их троих за поцелуями прямо здесь, в больничном крыле… Гарри в то время попал ко мне с какой-то очередной травмой. И пусть даже они нарушали с десяток правил лазарета одновременно, да и просто это было достаточно шокирующе само по себе - видно было, что они любят друг друга.
- Одно время ходили слухи, что близнецы Уизли совратили Поттера…
- Северус, где были Ваши глаза всё то время, пока Вы учили этих сорванцов? Это была любовь… знаете, такая, какую воспевают в балладах.
- Любовь между мужчинами в балладах не воспевают.
- И очень зря. Слышите, он снова зовёт их?.. Что это, подушка дымится у него под щекой?
- Именно так. Поппи, как насчёт того, чтобы подумать и найти кого-нибудь, кто точно так же любил нашего национального героя - коль скоро колдомедицина здесь бессильна? В следующий раз мы можем не суметь потушить огонь…
- Кого-нибудь, кто любил бы его? Северус… Северус, они все умерли - и Седрик Диггори, и Блейз Забини, и близнецы Уизли - это, правда, все, о ком ходили слухи, и у Гарри могла быть и секретная личная жизнь... Но я не знаю, кто удержал бы его здесь.
- А как насчёт Поттера-младшего - бывшего Диггори? Если он так отреагировал на то, что Поттеру плохо, может, он любит его достаточно?
- Стоит попробовать… Знаете, Северус… Альбус всегда говорил, пока был жив, что самая великая сила в мире - это любовь. Мне кажется, он был прав…
- Я поверю в это, только если Поттер умудрится одолеть Тёмного лорда не Авадой или ещё чем-нибудь в этом роде, а бескорыстной любовью…
* * *
Бессмертие - вот что занимает его. Занимает постоянно, днём и ночью; он засыпает с этой мыслью, просыпается, он думает о нём, строча конспекты, листая книги, разрезая котлеты. Бессмертие.
Хоркруксы.
Он уже сумел отколоть от души один кусок и спрятать его в дневник; право же, это забавно - разговаривать с самим собой. Ещё более забавно было распознавать чары, которая его отколотая часть души пыталась наложить на собственного бывшего хозяина, чтобы завладеть его телом, подчинить его своей воле. С кем-то другим этот номер мог бы и пройти, но только не с тем, кто знал наизусть все приёмы для доверия и покорности, все трюки, вызывающие поклонение и желание. Хотя попадись этот старый дневник в руки кому-нибудь другому - и заключённая в бумагу и чернила часть души стала бы чересчур самостоятельной… стоит хранить эту книжицу потщательней, хотя если она потеряется - не стоит беспокоиться. Он ведь не ограничится одним-единственным хоркруксом, отнюдь.
Семь - волшебное число, число радуги; оно приносит удачу. Стоит внимательней относиться к магии чисел; он уверен, что она значит больше, чем многие думают. У Иисуса Христа было двенадцать апостолов, а сам он был тринадцатый; и чёртова дюжина ещё никогда никому не была на пользу.
«Что такое душа?» - спрашивает он себя и не находит ответа. Что за часть его поселилась в желтоватых гладких страницах? Он не чувствует никакой разницы - но отчего же порой ему мерещится, что под тёмной обложкой ритмично движется кровь, отчего тот-кто-теперь-живёт-в-дневнике так похож на него самого? Что такое душа, и есть ли от неё какой-нибудь толк, кроме того, что её можно раздробить и создать хоркруксы?
Все эти вопросы - риторические, умозрительные; он задаётся ими в свободное время, которого не так уж много. Как правило, этим размышлениям принадлежат быстрые неясные минуты перед сном, когда глаза его ещё открыты, но мысли уже начинают путаться; эти размышления быстро переходят в сны, чёрно-белые небогатые сюжетом сны. Иногда ему снится маленький мальчик со странным шрамом на лбу; мальчик ничего
