— Ваша очередь!
Из класса выскочил Пень, таща за собой свою мамашу. Она смущенно улыбнулась нам и торопливо отвела взгляд, чтобы мы не заметили ее покрасневшие глаза. А Пень тем временем скорчил рожу, давая понять, что те, кто собрались там за дверью, поджидали нас в полной боевой готовности.
Они туда все набились — вся похоронная команда.
И все разом подняли головы, когда мы вошли. В середке был мой классный руководитель — Асп. Слева от него сидел психолог, тот самый парень, что любит хлопать всех по плечу и проникновенно заглядывать в глаза. А справа скалила зубы завучиха.
— Присаживайтесь, — пригласил Асп и уставился на отца: тот забыл выкинуть окурок, и он так и торчал в углу рта. Учителю явно не понравилось, что кто-то курит в классе. От раздражения у него задергался правый уголок рта.
— Мне очень жаль, — процедил Асп и кивнул на сигарету.
— Да что ты! — проговорил отец удивленно и выпустил облачко дыма прямо в лицо Аспу, словно хотел подать дымовой сигнал, возвещавший, что он-де готов выслушать, что так опечалило учителя.
— Так в чем дело? — поинтересовался отец, заметив, что Асп не реагирует.
Он уселся на низенький стульчик, который был явно ему мал, и попытался втиснуть ноги под парту. Он не сводил взгляда с Аспа, сочувственно наблюдая за его гримасами.
— Ну же, выкладывай, — подбодрил отец.
— Что вы имеете в виду? — пробормотал Асп.
— Вот те на! Да не тяни ты! Что там тебя так расстроило? Да ты, похоже, совсем скис, парень.
Асп скорчил парочку странных гримас, а потом запихнул в рот жвачку без сахара: он вечно жевал, когда у него начинался тик.
Завучиха намотала прядку волос на палец и, казалось, едва сдерживалась, чтобы не прыснуть со смеху. Психолог сочувственно заглядывал Аспу в глаза. Видать, решил, что тот и в самом деле несчастный страдалец. Впрочем, он обо всех так думал.
Я легонько толкнул отца, но он лишь раздраженно засопел: дескать, не мешай. Он всегда готов подставить грудь, если кому надо поплакаться.
— Кончай, — прошептал я. — Он просто намекал, что здесь нельзя курить. Ни чуточки он не расстроен.
Все же я еще кое-что соображал.
— А что он тогда ныл, если у него все в порядке? — прошипел отец и затушил сигарету, фильтр которой уже начал тлеть и вонять. Он раздавил окурок в кофейном блюдечке: их специально поставили, чтобы создать приятную атмосферу, а еще пирог, крошечные чашки и в придачу цветастый термос.
— Хотите кофе? — улыбнулась завучиха.
— Вот-вот, это пойдет вам на пользу, — подхватил психолог, словно речь шла о вечерней раздаче лекарств в больнице.
Он протянул отцу тонюсенькую чашечку. А мне в утешение досталась кружка тепловатого безвкусного малинового сока.
На время все успокоилось. Каждый молча потягивал свое пойло. Лицо Аспа перестало дергаться.
— Ну вот, — заговорил он немного погодя, — давайте прямо к делу. Согласны? Так вот, Лассе отстает по всем предметам. А об успехах и говорить не приходится. Чего только мы не делали, но он так и не ассимилировался в коллективе, да и в занятиях усердия не проявил.
— Не стимулировался, — произнес отец и нахмурил брови.
Аспу не понравилось, что его перебили. Он снова усиленно задвигал челюстями.
— Выходит, его не стимулировали, — повторил отец.
— Отчего же, мы пытались… — возразил Асп. — С чего вы взяли? Как вы можете такое говорить?
— Вы же сами сказали, — удивился отец.
— Ничего подобного я не говорил! — завопил Асп. — Я лишь указал, что у Лассе много проблем. Он не вписывается. Не успевает на занятиях. У него плохая посещаемость. И вообще множество проблем.
Я почувствовал, как у меня все сжалось в животе. Мне явно было не по силам переварить смесь из малинового сока и Асповых обвинений.
— Мне надо в туалет, — простонал я и выскочил из класса, где Асп меж тем заливался соловьем, перечисляя мои неуды по каждому предмету. Я-то уже смекнул, к чему он клонит. Прежде чем смыться, я бросил последний взгляд на отца. Он совсем сник. Дергал узел своего звездного галстука, словно это был шнур для экстренного открывания дверей в автобусе, и неотрывно следил за движениями Асповых челюстей. Ясное дело: добром это не кончится.
— Вы что, хотите сказать, что он полный придурок?
Голос отца был слышен даже в коридоре. Когда я вернулся, папа стоял посреди класса. Лицо его побагровело, а попытки остановить разогнавшийся автобус привели к тому, что он изо всех сил затянул узел, отчего голова его явно шла кругом.
— Вовсе нет, — пропищала завучиха и примирительно улыбнулась.
— Возможно, причина в том, что он слишком подвижный мальчик, — вставил психолог, проникновенно глядя отцу в глаза.
Асп тем временем был занят извлечением изо рта жвачки. Он положил ее подле себя на сиденье. Она стала похожа на мышиные мозги. Отец продолжал размахивать кулаками.
— Ладно, — орал он, — пусть он не гений. Может, ему не по душе вся эта зубрежка. У меня с уроками тоже не ладилось. Пусть так. Но он не идиот!
И он со всех сил хрястнул по скамейке. Его кулак, словно топор мясника, со всего размаху обрушился прямо на жвачку.
— Успокойтесь вы, бога ради! — простонал Асп и покосился на то место, где прежде лежала жвачка.
— Пошли, — сказал я и потянул папу за пиджак. — Нам пора.
— Минутку, — пробормотал отец.
Он пытался отлепить от руки жвачку. С его поднятой ладони свешивались тонюсенькие ниточки. Видок у него был классный. Отец был на целую голову выше Аспа и всех прочих. Ноздри его раздувались, но в остальном он казался вполне спокоен. Лишь тряс правой рукой, перепачканной в жвачке. Психолог попытался было успокоить его.
— Иногда полезно дать выход своим чувствам, — заявил он и похлопал отца по плечу.
— Верно, — кивнул тот.
— Это все равно что вскрыть нарыв, — добавил психолог и еще раз похлопал его по плечу.
— Ага, — согласился отец.
Наконец-то он собрал все нити от жвачки в комок и зажал в кулак. Асп тоже поднялся. Папа не шевелился. Он не сводил глаз с Асповой челки.
— Потом чувствуешь облегчение, — продолжал психолог.
— Точно.
Прежде чем психолог успел вскинуть руку для еще одного правого свинга в отцовское плечо, тот ринулся на Аспа и залепил ему жвачкой в волосы.
Потом папа взял меня за руку и решительной походкой победителя направился к выходу. В дверях он обернулся и сказал:
— Мне очень жаль.
В машине папа почти не разговаривал. Просто гнал, стиснув зубы, сквозь снег и тьму. Огни уличных фонарей проносились мимо, словно звезды. Уж и не знаю, сколько мы так ехали. Я-то был готов мчаться хоть всю жизнь. Отец положил правую руку мне на плечо и снимал ее, лишь когда переключал скорость.
Он все гнал и гнал, пока к нам не вернулось ощущение покоя.
Вдруг папа рассмеялся. Еле слышно. Рука на моем плече затряслась. Он то и дело снимал ее и утирал
