глаза.
— А ведь он прав, — пробормотал отец.
— Кто?
— Да псих этот.
— Почему?
— Потом и впрямь чувствуешь облегчение.
Отец передразнил вкрадчивый голос психолога. Он воспрянул духом и подтянул галстук на лоб так, что тот стал похож на пиратскую повязку.
— А мы с тобой одного поля ягоды!
Похоже, он даже был доволен, что мне не дается учеба, что все у меня не ладится и что я ненавижу школу — точь-в-точь как и он в свое время. Мы были родственные души. Мы сидели рядышком — два одиноких благородных разбойника — и смотрели, как мимо нас пролетает вечер.
— А я-то еще вырядился в свой лучший костюм! — пробормотал папа, пытаясь высвободиться из брюк, которые уже давно утратили былую наглаженность.
Словно это было самое худшее.
Мы оба вымотались. О еде и думать не хотелось. Мы просто сидели в темноте перед телевизором, но не включали его. Вообще-то его в основном мама смотрела. Это была древняя модель — черно-белый «Люксор», по которому надо было то и дело колотить, чтобы изображение не скакало. Мама лупила по нему что есть силы и все надеялась, что телик сломается и отец наконец-то купит новый.
На телевизоре стояла их свадебная фотография. Но в комнате было слишком темно, и не разглядеть было, как они улыбаются. У меня стали слипаться глаза. Я притулился к отцу и задремал, я старался не думать об Аспе. А отец играл на своей старой губной гармошке «I can’t stop loving you»[1], он играл для ангела с потемневшим передним зубом, что смотрела на нас с фотографии. У него здорово получалось, хоть гармошка и была самая простецкая. Да к тому же присвистывала на паре нот.
— Все наладится, — пробормотал отец. — Слышишь, Лассе? Все наладится.
Но я уже почти спал. Я-то знал: добром это не кончится, но был слишком сонный, чтобы возражать.
Отец принес рыжее одеяло, накрылся им и снова заиграл. Теперь он играл «Welcome to my world»[2].
Глава вторая
На улице по-прежнему валил снег.
Асп стоял к нам спиной и, скрипя мелом, обрушивал на черную доску снегопад белых цифр. Даже со спины было заметно, что у него что-то не так с волосами. Он был похож на престарелого скинхеда. Случись кому увидеть нас вместе на улице — вполне могли бы принять за сынка и папашу. Только вряд ли бы это сходство Аспа обрадовало.
Он и словом не обмолвился о том, что произошло во время классного собрания. Но мне от этого было не легче. Не так-то просто оставаться справедливым к тому, чей отец залепил вам волосы жвачкой.
Я старался избегать стычек. Но стоило Аспу взглянуть на меня, и мускулы его лица мгновенно приходили в движение, заставляя дергаться правый угол рта. А он с меня глаз не сводил!
Я пытался разобраться в вихре цифр на доске. Может, если на них долго смотреть не отрываясь, они и раскроют свою тайну? Я пялился на эту математическую вьюгу так, что глаза заслезились. Мне казалось, что углом этой самой доски мне все мозги вышибло.
Вот я и не заметил, когда зазвучал этот хор!
Поначалу звук был тихий, но постепенно весь класс наполнился однотонным мерным гудением. Получалось здорово — словно псалом или что-то в этом роде.
Асп еще суетился у доски, а я уже смекнул, что за этим последует. Даже с закрытыми глазами я мог под опущенными веками смотреть этот фильм: вот учитель ковыляет к моей парте, словно радиоуправляемый робот, при этом рот его непрестанно подергивается.
— Хватит! Мое терпение лопнуло!
Я продолжаю сидеть с закрытыми глазами. Была охота на него таращиться! Но вот вокруг нас все смолкает. Я чувствую на своей беззащитной макушке его дыхание — холодное, словно порыв ледяного ветра, прилетевший из Сибири. Глаза мои все еще слезятся от таращенья на снежный вихрь цифр. И живот свело. Долго я так не выдержу.
— Я сыт по горло твоими выходками! — шипит Асп где-то возле моего левого уха.
— Да это не я!
Я тщетно пытаюсь справиться с мускулами живота.
— Ты что, думаешь, я олигофрен какой?
Он издает сухой смешок.
— Не знаю.
Я тоже подхихикиваю, хоть и не могу взять в толк, кем, он решил, я его считаю. Ну и влип я! Теперь и другие ребята начинают смеяться. А я так уже просто покатываюсь со смеху: вот бы свести все к шутке, чтобы избежать очередной стычки.
Господи, как я хохочу! Но, подняв глаза, замечаю, что никто больше не смеется.
Асп сверлит меня леденящим взглядом.
— Тихо! — орет он.
И тут мой желудок скручивает, словно судорогой. Я пытаюсь сдержаться, но тщетно. Ргы-ы! Что тут поделаешь? Такой уж мне желудок от мамы достался.
Асп зыркает на меня с отвращением.
— Извините, — бормочу я. — Это само собой вышло.
Но он явно не верит, что я не нарочно рыгнул.
— Вон! — шипит он и кивает в сторону коридора.
Ну вот — меня снова выгоняют из класса. Я уж и не упомню, сколько раз меня отправляли в этот унылый коридор, где рядами висят на вешалках куртки и гуляют сквозняки, а лампочка вечно мигает, так что кажется, вот-вот с ума сойдешь. Я же говорил, что с математикой у меня нелады.
Глаза все еще жгло от цифр, что таяли на классной доске. И чего он на меня напустился? Сколько ни старайся, результат один и тот же. В конце концов все равно выставят из класса.
Я уже поднялся с места, но тут вдруг Тина так решительно встала из-за парты, что свалился на пол планшет с изображением перелетных птиц, обитающих в наших краях. Эта невзрачная тихоня, на которую никто и внимания не обращал, вечно отмалчивалась, зато контрольные писала на отлично.
— Это не он начал! — заявила она.
Ну уж этого Асп не ожидал! Да и никто в классе. На миг лицо учителя застыло. Казалось, он не знает, что делать. Асп провел ладонью по голове и опустил руку — волос-то там не было.
— Не вмешивайся, Кристина, — сказал он.
Но девчонка не сдавалась.
— Это нечестно, — выкрикнула она срывающимся голосом.
В классе все просто рты поразевали. Я застыл как вкопанный. Все уставились на Тину. Щеки ее раскраснелись, а светлые волосы сверкали, словно ореол.
Похоже, Асп бы все сейчас отдал за жвачку.
— Садись, Кристина, — сказал он. — А ты, Лассе, отправляйся в коридор.
— Тогда и я пойду!
