вальтеры и винчестеры; бомбардировщики, танки или не поддающиеся обнаружению и обезвреживанию противопехотные мины? Их для чего создают? Не для убийства? Странная какая-то у вас логика, господин недоученный семинарист!
«Да с логикой у тебя, нелюдь, все в порядке, — мысленно возразил ему Отшельник, — вот только с совестью что-то произошло, причем давно и бесповоротно!»
— Ну да что уж тут! — вздохнул Штубер, завершая наконец прием работы мастеров, выстроенных у входа на эшафот. — Что сами себе смастерили, на том и висеть придется, так что не взыщите.
Мастера мрачно переглянулись.
— Не по-людски это как-то, — попробовал усовестить эсэсовца Федан. — Как-никак мы старались. Отложили бы хоть на недельку.
— Правильно, старались, — охотно согласился с ним барон. Орест давно заметил, что он вообще очень охотно вступал в полемику с обреченными. Не знал только, что затем, возвратясь в свой кабинет или на квартиру, старательно воспроизводил эти диалоги в блокнотах, рассматривая их, как заготовки для будущей книги «по психологии человека на войне». — Благодаря вам, мы вон скольких врагов рейха перевешали. Но пора и честь знать. Что ж, вам так до конца войны и наблюдать, как других вместо вас вешают? Извините, господа, но ни по людской, ни по божеской справедливости это уже несправедливо.
— Тогда, может, завтра, поутру? Мы бы еще с товарищами по бараку попрощались, — продолжал увещевать его Федан.
— Вы с ними уже давно попрощались, — язвительно заметил барон. — Как только построили эту рейхсвиселицу, за которую все они, и все еще живые, и уже давно мертвые, прокляли вас.
Федан порывался выдвинуть еще какой-то аргумент, однако Божий Человек рыкнул на него:
— У кого вымаливаешь?! У палача?! Лучше помолись! Хотя бы, сходя в могилу, помолись.
Каждого, кто попадал в этот подземный город СС, поражало огромное количество ходов, уводивших вправо и влево, вверх и вниз от автомобильного тоннеля. Да и сам тоннель вскоре вплетался в огромную паутину лабиринта.
Даже личный шофер коменданта, начинавший свою службу здесь еще два года назад водителем грузовика, и тот в некоторых участках «СС-Франконии» чувствовал себя неуверенно. Особенно в те минуты, когда приходилось оставлять машину и в качестве охранника углубляться вместе с комендантом в пешеходные лабиринты — с их искусственными тупиками, стены которых раздвигались только перед посвященными; а также со всевозможными ямами-ловушками и почти неосвещенными «ползунковыми» переходами.
— Уже чувствуя, что дни его комендантства сочтены, — нарушил молчание комендант «СС- Франконии», — штандартенфюрер Овербек упрямо ждал появления в лагере одного из коллег Скорцени, гауптштурмфюрера Штубера…
— Командира диверсионного отряда «Рыцари рейха», — подтвердил Удо Вольраб. — Но ждал он, собственно, не барона фон Штубера, а какого-то украинского скульптора по кличке «Отшельник», большого мастера по распятиям, которого барон умудрился очень расхвалить ему в телефонном разговоре.
— Да, ему срочно понадобился палач столь своеобразной… специализации?!
— Следует уточнить, что Отшельник — специалист по скульптурным распятиям, — мягко уточнил адъютант.
— …Которого Овербек решил переквалифицировать на палача, специализирующегося на реальных распятиях?! — еще больше удивился фон Риттер.
— Возможно, возможно, — не решился в очередной раз ставить под сомнение прозорливость коменданта его адъютант. — Однако утверждают, что Отшельник, которого барон фон Штубер привез в Германию откуда-то из глубин Украины, действительно талантлив и сотворяет потрясающие шедевры из камня и дерева.
— Значит, опять статуи-«распятия»?! Не зря же мне говорили, что Овербек свихнулся именно на «распятиях». Неужели так оно и произошло на самом деле?
Заместителем коменданта «СС-Франконии» барон фон Риттер прослужил всего несколько месяцев, но бывать в самом подземелье ему приходилось редко, поскольку большую часть времени вынужден был проводить то в Берлине, то в Ганновере или в Гамбурге, в конторах фирм, которые занимались поставками в «Лагерь дождевого червя» всевозможных строительных материалов и оборудования. Поэтому сведения о лагере и его коменданте у него были отрывочными, и во многих случаях в них не просматривалось никакой логики и никакой правдоподобности.
— Не знаю, свихнулся ли он, — деликатно прокашлялся в кулак адъютант, — не мне это решать. Но позволю себе заметить, что распятие всегда оставалось для него каким-то особым символом.
— Уж не возомнил ли, что в него вселился дух распятого Христа? — воинственно повел плечами фон Риттер и, заметив в ярко освещенной нише одно из «Распятий», созданных по приказу Овербека, приказал водителю остановить машину.
— Дух Иисуса? В Овербеке?! — гортанно рассмеялся Удо Вольраб. — В кого тогда должен был вселиться дух Сатаны?
— Только не убеждайте меня, что в него воплотился кто-то из палачей Христа? — проговорил комендант СС-ада, вместе с адъютантом выходя из «опеля».
— Если вас это по-настоящему интересует, господин бригаденфюрер, то я могу прояснить тайну Овербека. Точнее, одну из его тайн.
— Меня мало интересуют чужие тайны, но если эта — действительно связана с «распятиями»…
Несмотря на неплохое освещение, скульптура открывалась фон Риттеру лишь в общих очертаниях. Щелкнув зажигалкой, барон поднес пламя к лицу распятого Христа. Ни печати мученичества, ни христианской смиренности в выражении его комендант не нашел, и этого было достаточно, чтобы оценить работу мастера Карла Метресса, как сугубо ремесленническую. И комендант был удивлен, когда дышавший ему в затылок Удо Вольраб произнес:
— Вот и Гиммлер тоже был неприятно поражен этим сходством, которое сразу же заметил и на которое первым обратил внимание.
— Каким еще сходством?
— Так вы не обратили на это внимания?! — притворно удивился адъютант. — Странно. Имеется в виду: сходства лика распятого мастером Метрессом Христа — с лицом Овербека.
Фон Риттер вновь поднес к лицу пламя зажигалки, но в это время водитель опеля достал из нагрудного кармана небольшой фонарик и осветил статую. Сомневаться не приходилось: своим невыразительным и бесчувственным ликом первохристианин действительно чем-то неуловимым напоминал лицо опального коменданта. Странно, что сам комендант этого не замечал. Или, может, замечал, однако не желал признавать?
— Кстати, известно ли вам, что в роду Овербека были так называемые «русские немцы»?
— Что вызвало вполне естественные вопросы у радетелей чистоты арийской расы во время его посвящения в члены СС, — добавил барон, убеждая адъютанта, что эта строка биографии предшественника его не интригует.
— А приходилось слышать о таком украинском бунтовщике-анархисте Несторе Махно?
— …О том самом, что в годы Гражданской войны в России возглавлял крестьянскую анархистскую армию?
— А в двадцать первом, если мне не изменяет память, оказался в эмиграции, в Западной Европе, в частности, во Франции.
— В офицерской школе нам рассказывали о нем как о своеобразном стратеге партизанской войны, в том числе о его «стратегии и тактике войны на пулеметных тачанках». Он ставил на тачанки станковые пулеметы и превращал эти «боевые колесницы» в подвижные истребительные эскадроны. Признаюсь, что воспринимали мы эту его стратегию скептически, хотя было немало свидетельств успешных сражений, перелом в которых возник только благодаря «тактике тачанок».
