Советского Союза».
Он старался сделать будни праздниками. Он открывал ей свою любимую, порой ненавистную родину-мачеху, которая втихаря тоже любила своего непутевого сына, но на людях больно пинала. Высоцкий нуждался в постоянном присутствии Марины рядом, тянул ее в гости к друзьям, на съемки — в Белоруссию, Прибалтику, Гагры, на гастроли в Ленинград, просто отдохнуть на Черном море — в Ялте или Сочи, на концерт в Одессу. Ей был даже любопытен малоустроенный, походный быт. Она не жаловалась на неудобства, лишь скромно недоумевала по поводу сомнительных удобств российских общественных ватерклозетов.
Зато приходила в восторг, видя, как ее Володю встречают, как радуются, обнимают, целуют, как ему аплодируют, как любят и всегда ждут. Марина рассказывала, что «Володя старался показать мне как можно больше всего из того, что он любил, что было ему дорого... Он очень любил Москву и хорошо знал ее. Не традиционные достопримечательности, которые всегда показывают приезжим, а именно город, где он родился, вырос, учился, работал. Со всякими заповедными уголками, чем-то близкими и дорогими ему... Мы очень любили вечерами бродить по московским улицам. И что больше всего меня поражало, изумляло, покоряло: чуть ли не из каждого окна слышны были Володины песни...».
Виктор Туров подарил своим молодым друзьям «дикий» отдых в белорусских лесах, под Новогрудком, у озера Свитязь — святом для Адама Мицкевича. Он встретил их в Барановичах и привез на озеро. «Было воскресенье, из Барановичей и Новогрудка понаехало много отдыхающих, — вспоминал Туров. — И по пляжу, по озеру пошел такой шорох, шум, взволнованность некоторая... Я оставил их одних погулять в лесу вдоль озера. Вдруг ко мне прибегает кто-то из группы и говорит: «Знаешь, там бить собираются Высоцкого и Влади!.. Их приняли за самозванцев...» У публики бытовало мнение, что Высоцкий — это бывший белогвардеец, со шрамом на лице, огромного роста... Марина Влади в обыкновенном ситцевом сарафанчике, в поношенных босоножках, с собранными в пучок волосами выглядела просто обаятельной женщиной. За «самозванство» их чуть было не отколотили...»
Владимира и Марину поселили в деревне: ночлег на сене, под крышей крестьянского хлева, где внизу всю ночь по-доброму вздыхала корова, пережевывая жвачку... Через неделю деревенской жизни на Новогрудчине Марина подошла к Виктору Турову и писателю Алесю Адамовичу:
— Ну, уговорите Володю, чтобы он не торопился отсюда! Ну, уговорите Володю...
Время от времени они приезжали, вспоминал Адамович, приходили к нам в «партизанский лагерь», молодые, счастливы друг другом и каждый — талантом другого.
Еще был Крым, Черное море. Они заехали к Славе Говорухину, который снимал на натуре свой «Белый взрыв». Говорухин со смехом жаловался: «Володя, я тут каждый день борюсь... с песнями Высоцкого. Представь, ровно в семь утра кто-то на полную мощь врубает твои записи, и на всю округу через громкоговоритель несется: «Здесь вам не равнина...» Все уже затыкают уши ватой, накрывают головы подушками. Однажды я уже не выдержал и выстрелил из винтовки по проводам. Полчаса удалось поспать, но эти сумасшедшие нашли обрыв...»
Пока были на базе у Говорухина, Владимир даже успел в крошечном эпизодике сняться. Потом обсудили песни для фильма. Война и горы. И то, и другое тебе близко, убеждал режиссер: «Хотя сюжет у фильма сжатый, упругий — вроде бы не до песен». Но, пообещал Говорухин, появятся песни — и, если они будут хорошими, сами найдут себе место в ткани фильма.
А вот с дальнейшими поездками неожиданно возникли проблемы. Местные власти, милостиво позволив иностранке отдохнуть в Ялте, на ее вольные поездки по Крыму наложили грозное табу. Тогда друзья организовали прогулочный катер якобы для выбора места съемок. Марина надела черные очки. На катере они объездили весь полуостров, даже в Форосе побывали...
В конце лета, когда Говорухин валялся в постели после вертолетной аварии, от Высоцкого пришло звуковое письмо. На магнитофонной ленте были записаны две песни. Первая, говорил Говорухин, мне показалась несколько иллюстративной:
«Вторая же понравилась безусловно. И простотой мысли, и простотой формы, и запоминающейся мелодией.
Почему-то ни одну из этих песен я в картину не вставил. Сейчас жалею. Но тогда мне показалось, что песни не могут органично войти в фильм и вообще снижают драматизм происходящего на экране.
Володя крепко обиделся. До этого обычно его песни выкидывало из фильмов кинематографическое начальство. А тут — режиссер, товарищ Помню наш разговор:
— Я знаю, почему ты не вставил мои песни.
— Почему?
— Хотел посмотреть, получится ли у тебя без меня...»
Не получилось. Кто сегодня этот «Белый взрыв» помнит? А вот песни живут. Их поют:
Но с работой в Москве у Марины пока ничего не ладилось. Нет, ее постоянно куда-то приглашали, предлагали для прочтения какие-то сценарии, угощали, приглашали вечером встретиться, посидеть, обсудить. Самые нахальные заводили разговоры о Володе, скептически при этом улыбаясь, другие, подвыпив, напрямую говорили: «Ну, мать, ты и выбор сделала! Посмотри вокруг. Разве я хуже? Я лучше его!» Хуже, мягко говорила она, много хуже.
Однажды в Москве чиновник из Союза кинематографистов сказал ей, что с ней хочет поговорить известный советский кинодраматург Алексей Каплер. Они встретились в уже знакомом ей ресторане ВТО.
Каплер оказался немолодым, седовласым, потрясающе обаятельным мужчиной, с хорошими европейскими манерами. Трагическая история, которую он ей рассказал, была основана на документальном материале о героине французского Сопротивления, русской княгине Вике Оболенской, которую фашисты обезглавили в своей тюрьме. После войны советское правительство посмертно Наградило Оболенскую орденом Отечественной войны, а французское — орденом Почетного легиона. Сценарий уже давно готов, говорил Каплер. Мы его написали вместе с Юлией Друниной, известной советской поэтессой, между прочим, участницей войны.
— Вы, Марина, ведь как-то говорили то ли на пресс-конференции, то ли где-то в интервью, что мечтаете о героической роли. Вика Оболенская как раз для вас, — убеждал ее опытный мастер. — Прочтите сценарий, я вам его передам. Решите, тогда мы займемся всем остальным.
Сценарный материал действительно был хорош, а в Оболенскую Марина просто влюбилась. Самая идея казалась ей выигрышной. К съемкам можно привлечь ее французских коллег, обеспечить мощное паблисити. И тогда реально рассчитывать на международный успех. Она согласилась, и тут же сообщила об этом Каплеру. Он обрадовался, но сказал, что потребуется время для необходимых согласований и пр. Но затем потянулась обычная череда бюрократических проволочек, бесконечных и бессмысленных переговоров, уточнений. Дальше — больше. Только потом Марина узнала, что у некоторых ответственных советских товарищей возникли определенные сомнения в благонадежности и лояльности по отношению к СССР (нет, не Влади, а казненной Вики Оболенской). На том все и закончилось, сценарий благополучно
