боец Цимбал — на скрипке. Есть рассказчики, найдутся и танцоры, надо только организовать их.
Сначала показалось обидным, что мне, офицеру, дают такое поручение. На воине — и вдруг заниматься самодеятельностью. Тем более что свое вступление в партию мне хотелось ознаменовать каким-нибудь боевым подвигом. Сказала об этом старшему лейтенанту.
— Это вам партийное поручение. Музыка, песня, танец, веселая шутка очень необходимы сейчас бойцу. Люди устали, надо их подбодрить.
Я горячо взялась за выполнение партийного поручения.
Действительно, талантов в дивизионе оказалось много, и когда наши кружки — хоровой и музыкальный — выступили на вечере в дивизии, мы заняли второе место. Вскоре мы с успехом участвовали в армейской олимпиаде.
Галя была активной участницей хорового кружка, помогала мне организовать людей, часто руководила репетициями.
Как-то раз перед обедом, после спевки хора, Галя предложила:
— Давайте сходим на батарею, вас ведь приглашали. Ну давайте!
Девушка оживилась, ей, видно, самой хотелось побывать у бойцов.
— Это недалеко, — уговаривала она меня, — километра три по лесу, берегом Молдовы.
— Вот пообедаем и пойдем, — согласилась я.
Мы шли лесными оврагами, поросшими густым кустарником. Солнце было где-то за тучами, чувствовалось приближение грозы. Когда мы стали подходить к передовой, Галя предупредила, что местность просматривается противником. Пригнувшись и прячась за кустами, мы продолжали идти. Еще издали Галю заметили бойцы.
— Галя, Галя идет! — закричали они.
Пока бойцы, окружив меня, расспрашивали о здоровье, Галя сделала, кому нужно, перевязки, кому-то дала порошков от головной боли, потом по просьбе бойцов согласилась спеть.
Стоя на снарядном ящике, она пела дорогие всем нам советские песни. Она забыла, казалось, что за небольшим гребнем, в трехстах метрах отсюда, траншеи противника. Оттуда время от времени, передразнивая ее, кто-то пищал:
— И-и-и-и…
На мгновение Галя замолкала, ее черные глаза вспыхивали от досады, и, тряхнув черными кудрями, она продолжала с чувством:
Едва она заканчивала одну песню, бойцы бурно аплодировали и заказывали другую.
Когда мы прощались с батарейцами, уже темнело, начал накрапывать дождик, на горизонте сверкнула молния. Мы заторопились. Бойцы просили приходить к ним почаще.
— Галя, ты хорошо знаешь дорогу? — спросила я, когда мы шли по лесу.
— Конечно. Столько раз ходила на батарею…
Вскоре темнота окутала весь лес и стала такой густой, что на расстоянии шага уже ничего не было видно.
Сверкнула молния, мы увидели, что тропка, по которой мы пробирались на батарею, исчезла.
Дождь усиливался.
— Галя, ты сбилась с дороги, мы здесь не проходили! — крикнула я ушедшей вперед девушке.
— Да, эти кусты у нас должны были быть правее, — и голос Гали дрогнул.
Долго мы блуждали по темному лесу, с трудом пробираясь среди колючих зарослей кустарников и могучих деревьев, протянув перед собой в темноту руки, чтобы не наткнуться на дерево и не разбить себе лоб.
Путь нам преграждали бесконечные лесные овраги, и мы то спускались в них, нащупывая деревья и хватаясь за их мокрые стволы, то снова поднимались. Наконец вышли на какую-то незнакомую лесную дорогу.
Дождь прекратился, ноги увязли в жидкой грязи. Вдруг среди кромешной тьмы услышали строгий окрик:
— Стой, кто идет?
— Наши, — радостно шепнула Галя и крикнула часовому: — Это я, Галя.
— Пароль?
— Не знаем пароля.
— Ложись!
— Куда ложись? В грязь? — возмутилась девушка.
— Ложись! — крикнул еще раз часовой и дал выстрел в воздух.
Галя как стояла, так и шлепнулась в грязь, а я спряталась за толстое дерево.
На выстрел прибежал дежурный офицер, засветил фонарик.
— Куда ходишь, Галя, по ночам? — спросил лейтенант, едва сдерживая смех.
Галя пробормотала что-то невнятное, с трудом поднимаясь из липкой грязи.
— Мы были на батарее, — объяснила я.
Долго потом Галя ругалась и бурчала, обижаясь на строгость караульной службы.
Недолго мне пришлось находиться в тылах. Одного командира взвода ранило, а моя рана зажила, и я получила назначение во взвод, которым командовала в боях за Днепр, на батарею только что вернувшегося из госпиталя старшего лейтенанта Бородина.
Он встретил меня приветливо. Сразу же достал список взвода и стал рассказывать о бойцах, которых я не знала.
— Вот смотри, это сержантский состав: командир первого орудия старший сержант Грешилов. Наводчиком у него Осипчук. Человек с высшим образованием, до войны заведовал кафедрой в одном из киевских институтов. Сколько раз ему предлагали работать в штабе — отказывается. Ему трудно примениться к нашей солдатской жизни, но в нем горит жажда мести: фашисты расстреляли в Киеве его взрослого сына. Командир второго орудия сержант Денисенко — хороший артиллерист, аккуратный, исполнительный. Наводчиком у него Юркевич…
Долго еще комбат рассказывал о людях, с которыми мне предстояло вместе воевать, давал указания и советы. Затем встал, надел планшетку:
— Пошли, Сычева, во взвод, познакомиться с народом.
Противник, укрепляя свою оборону, почти каждый день предпринимал сильные артиллерийские налеты на наш передний край и район огневых позиций батареи. Чтобы не демаскировать себя, мы не отвечали, а только изо дня в день вели наблюдение за противоположным берегом, где находилась передовая неприятеля.
Однажды утром, когда я, как всегда, подошла к стереотрубе, дежурный наблюдатель наводчик Юркевич, возмущаясь, проговорил:
— Товарищ лейтенант, я уже не могу больше терпеть. Вот смотрите, — и указал на стереотрубу. — Немцы ходят у нас перед глазами, обстреливают нас, а мы стоим и любуемся ими.
В стереотрубу ясно был виден противоположный берег Молдовы и заросли, в которых стояли замаскированные пушки. Около них суетились немецкие солдаты с котелками — наверное, готовились завтракать.
— Сколько же на них любоваться! — недовольно сказал наводчик. — Многих у нас уже вывели из строя, ждать, пока всех перебьют?
— Будет приказ — откроем огонь, а пока нельзя. До начала наступления они не должны знать, что у
