— Нет, подождите.
В это время из кукурузы вышло около сотни румынских солдат с поднятыми руками. Под конвоем они вели нескольких немецких офицеров. Впереди шел солдат со штыком, к нему был привязан кусок белой материи.
— Мы в русских стрелять не будем, — сказал он, — это фашисты стреляли, их генерал умчался к Гитлеру.
Мы поняли, за кем погнался наш наштадив. Не попал бы он в лапы врагов! А у нас, как на грех, нет исправной машины, чтобы поехать ему на помощь.
Наконец развязка наступила. Из кукурузы на предельной скорости вынырнула зеленая машина нашего подполковника. Рядом с шофером сидел хмурый представитель фашистского генералитета с многочисленными крестами на груди, а сзади — с возбужденным, решительным лицом — начштаба. Машина остановилась. Бочков велел фашисту встать, сорвал с него погоны, кресты и с яростью что-то крикнул ему по-немецки.
Сдавшиеся румыны наперебой рассказывали:
— Фашисты нас за людей не считали, били, издевались. Это они здесь засаду устроили.
Подполковник Бочков, обращаясь к нам, скомандовал:
— Вперед, гвардейцы! За мной, к перевалу! Там ждет нас наш генерал.
Мы выполнили боевое задание к ночи. Соединились с нашими у перевала Дуамнэ, и наша дивизия вошла в глубь Карпатских гор.
Румынские солдаты, встречавшиеся по дороге, с веселыми лицами кланялись нам и улыбались, к штыкам их винтовок были привязаны белые платки.
Через несколько дней, 25 августа 1944 года, капитулировавшая Румыния объявила войну гитлеровской Германии.
Началась ранняя дождливая карпатская осень. Изо дня в день моросил мелкий, как водяная пыль, пронизывающий до костей дождь. Низко проплывали, скрывая на время вершины гор, серые, тяжелые дождевые тучи. Лес стал неприветливым и холодным. С каждым днем все хуже становились дороги. Колеса машин утопали в густой грязи и буксовали. По извилистым горным тропинкам бойцы и командиры стрелковых подразделений шли цепочками.
Нас окружала тишина, которая на войне бывает неприятной. Узкое ущелье, по которому мы двигались, терялось в темной цепи высоких гор.
Батарее было приказано установить орудия в мелком кустарнике над горной дорогой. По склонам заняли позиции пехотинцы. Все было приготовлено на случай вражеского нападения. Окопавшись, вечером бойцы развели костер. Утомленные тяжелым переходом люди отдыхали: жарили кукурузу, просушивали намокшие шинели и портянки.
Пользуясь затишьем, сержант Денисенко, до войны колхозник из украинского колхоза-миллионера, читал вслух недавно полученное из деревни письмо.
— Эх, скорей бы война кончалась — да по домам, — вздохнув, сказал он, пряча в карман письмо.
— Ты, значит, хоть сегодня готов закончить войну вот здесь, в Румынии, и домой ехать? — укоризненно покачал головой Осипчук, читавший у костра газету.
— А что? Со своей земли мы фашиста прогнали, а тут пускай сами румыны воюют, — неуверенно возразил Денисенко. Видно было, что он и сам не очень согласен с такой теорией, но говорить так заставляет тоска по родине.
Осипчук стал горячо убеждать его.
— Нет, Денисенко, ты не прав. Кто же, кроме нас, русских, сможет помочь другим народам освободиться от фашизма? Ты же видишь, что здесь сейчас? Сплошная безграмотность, бедность, угнетение. Мы обязаны помочь им построить новую жизнь.
— По-моему, надо забрать всю землю у богачей и организовать колхозы, — загорелся Денисенко. — Если бы мне поручили, я бы им помог. У нас знаешь какие колхозы на Полтавщине! Нам опыта не занимать!
— Вот видишь, — улыбнулся Осипчук. — А ты говоришь…
Долго бы еще беседовали бойцы, но к костру подошла Галя. Она обходила подразделения и делала перевязки, осмотры. Закончив свое дело, она спросила:
— Товарищи, хотите, я спою вам новую песенку?
Над ущельем взлетели дружные аплодисменты.
Галя пела с большим чувством. При свете костра лицо девушки еще больше похорошело, бойцы приветливо улыбались ей и весело переговаривались. Песня говорила о скорой победе и о возвращении бойца-фронтовика домой, к своей любимой.
— Галочка, — расплываясь в улыбке, обратился к девушке Денисенко, — кончится война — поедем к нам на Полтавщину. Вот где мы с тобой споем так споем!
— После войны Галя поедет к нам в Сибирь, — заявил старший сержант Грешилов, подсаживаясь поближе к девушке. — Верно, Галочка?
— Нет уж, в Сибирь я, пожалуй, не поеду. Я за войну так намерзлась, что несколько лет буду отогреваться в теплых краях, — засмеялась девушка.
— Когда Галя хочет тепло, она приедет к нам, в Ташкент. Я всем женщинам нашим расскажу, как Галя поет карашо. Гостем нашим будешь, барашка резать, шашлык, плов кушать будем, — и боец Юсупов поднес четыре пальца к губам, причмокнув и покачав головой. — Поедем в Ташкент, а? — повторил он.
— Нет, Галиночка, приезжайте лучше к нам, в Киев, — попросил чистивший у костра автомат Юркевич. — К нам ближе, и климат умеренный, а город-то какой, лучше его не сыщешь…
В это время раздался выстрел часового, и эхо пронеслось по ущелью.
— В ружье!
Все быстро вооружились, затушили костер. Несколько бойцов побежали к часовому в глубь ущелья, остальные залегли, заняв оборону.
Через несколько минут к нам привели группу румынских солдат и офицеров. Они заявили:
— Не хотим воевать против русских. Мы знаем, что вы пришли освободить наш народ от фашистов. Русские люди несут счастье каждому румыну. Мы хотим бороться против оккупантов.
— Ну что, видишь? — подтолкнул Осипчук Денисенко, многозначительно подмигнув.
Румын надо было отвести в штаб. Пленный офицер обратился ко мне:
— Мы знаем, что у вас все защищают родину, и мужчины и женщины… У меня были хорошие пушки, вот бы их направить против врага. Я со всей своей батареей пришел. Офицера-немца мы убили, замки от пушек закопали в землю и горами ушли к вам…
Рано утром мы снова двинулись по заросшим лесами горам навстречу дождю и ветру.
— Сычева, тебя вызывают в политотдел дивизии, — сказал мне комбат Бородин, когда я отдала последние распоряжения по оборудованию огневых позиций на окраине одной из горных румынских деревушек.
В политотделе мне вручили кандидатскую карточку Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков). Радость наполнила сердце. Я бережно взяла карточку и положила ее в левый кармашек гимнастерки.
Многое хочется сказать человеку, когда у него так радостно на душе. В такие минуты и солнце светит как-то иначе, и все люди кажутся более красивыми. Все поздравляли меня, а я посматривала с гордостью на левый кармашек гимнастерки, и на душе становилось светло и празднично.
Утром мы снова двинулись в путь, преследуя отступающего врага. Машины все выше и выше поднимались по горной дороге. Противник упорно сопротивлялся, почти через каждые пять — десять километров устраивал завалы из толстых деревьев, минировал и взрывал дороги.
Наши саперы, проявляя чудеса изобретательности, быстро устраняли все вражеские препятствия и ловушки.
Мы остановились на ночлег в маленьком горном селе. Поужинали. Спать еще не хотелось. Пришел боец и сказал, что в одной из хат есть гитара.
