— Хулия, я уже стою на пороге смерти и не думаю, что имеет смысл далее скрывать мою маленькую тайну, — прошептал он. Хотя мы были одни, царящая в соборе величественная тишина заставляла говорить шепотом.
— Вашу тайну, падре? Какую тайну?
— Ценность ее не в том, чтобы обладать ею, но в том, чтобы уметь использовать.
Я, само собой, не понимала ни слова из сказанного.
— Знаешь, почему я столько раз оказывал тебе помощь, пока ты работала в Портике Славы? — Дон Бенигно схватил меня за руку и почти волоком потащил туда, где я пять дней назад оставила свои леса и компьютеры. На первый взгляд все оставалось нетронутым. Казалось, время в этом месте застыло, и все последующие события представились вдруг в каком-то нереальном свете. — Ты всегда умела отстаивать свои убеждения, дочь моя. Ты считала, что разрушение убранства Портика вызвано некой теллурической силой, незримым влиянием эманаций Земли, которые, подобно вере, можно почувствовать, но невозможно доказать. Я наблюдал твои баталии с научным комитетом Фонда Баррие, когда ты не жалела себя в бесплодных дискуссиях, и задавался вопросом: когда настанет момент поведать тебе то, что мне известно? Чтобы помочь тебе показать этим технарям, которых интересуют только вес, объем и размеры, насколько они заблуждаются, не принимая во внимание твои соображения… Ну ладно, — вздохнул он, — теперь это время пришло.
Отец Бенигно передвигался с видимым трудом. Собор опустел, и служба безопасности, нанятая муниципальными властями, согласно протоколу обходила все капеллы и ниши, чтобы до девяти часов подключить систему сигнализации с волюметрическими датчиками.
— Ты видишь это чудо? — произнес он, указывая на Портик. — На самом деле, Хулия, он должен находиться не здесь.
— Но, падре…
— Нет, правда, — настаивал священник. — Мастер Матео, как тебе известно, воздвиг его в тысяча сто восемьдесят восьмом году по заказу властей, алчно стремившихся привлечь все больше паломников в Сантьяго. Ими двигало необузданное желание обогатить свою епархию, пусть даже ценой искажения сокровенного смысла Пути Сантьяго. В те неспокойные времена, Хулия, некая группа священников, не согласных с такой профанацией, поклялась защитить истинный смысл и значение этого храма. И удивительным образом, дочь моя, это значение имеет непосредственное отношение к тому, что тебе довелось пережить. Сейчас я тебе объясню.
— Путь? — Я пожала плечами. — Вы полагаете, что он имеет какое-то отношение к моему рассказу, падре?
— Имеет.
— Слушаю вас.
— Вплоть до начала двенадцатого века многие паломники на Пути святого Иакова отчетливо сознавали, что имеют дело со всеобъемлющей и точной метафорой, символизирующей саму жизнь. Фактически до сих пор он остается лучшим из творений человеческого ума. Эти верующие начинали свой путь в заросших лесами французских Пиренеях, окруженных зеленью и водой, — точное воспроизведение детства. Затем, по прошествии дней, они взрослели, углубляясь в земли более ровные, в плодородные угодья Ла-Риохи или Арагона, олицетворявшие юность и полнокровную зрелость. Но по прибытии в Кастилию все их усилия шли прахом. Иссушенные суровые плоскогорья вокруг Бургоса и Леона являли собой образ старости и смерти, и пилигримы получали бесценный урок суетности и мимолетности нашего бытия. Но, Хулия, все они знали, что по прибытии в Леон им остается преодолеть еще один отрезок пути. Тот, что ведет в рай. Вдохновленные этой целью, они поднимались на пик О-Себрейро и вступали в роскошную Галисию, богатую рощами и ручьями. Зачарованные, они проходили через нее до Сантьяго, и там, после почти восьмисот километров пешего пути, именно в том месте, где мы стоим, им предстояло быть свидетелями великого чуда.
Я невольно слегка поежилась.
— Именно здесь, дорогая моя. В этом самом Портике, — произнес он, для вящей убедительности стуча в пол каблуком ботинка. — С одной оговоркой: прежде, до того как мастер Матео изменил его облик, ставший тем, что мы с тобой сейчас видим, тут находился совсем другой ансамбль, сотворенный теми, кто осмыслил и задумал сам Путь святого Иакова. Как ты понимаешь, они лицезрели вовсе не скульптурную группу, напоминающую об апокалипсисе или о пришествии Небесного Иерусалима. То, что они видели, было воплощением символического эпизода трансцендентного характера: преображение и вознесение Господа на небеса с горы Табор. Этот исчезнувший портик представлял собой «фотографию в камне» того удивительного момента, когда воскресший Иисус покидает свое тело из плоти и крови и превращается в Божественный свет, чтобы вступить в дом своего Отца. Пилигримы, преодолев путь от рождения до смерти, приходили сюда и осознавали, что и они способны стать светом… и продолжать жить.
— А что случилось с тем портиком, падре?
— Он разрушился, и его камни разбрелись по всей Галисии. Тайна, которую я собираюсь тебе поведать, Хулия, непосредственно связана с ним. Мы, настоятели этого священного храма, на протяжении многих веков передаем этот секрет друг другу по одной весьма важной причине. И этот довод поможет тебе понять, почему ты совершила свою одиссею и вернулась к ее началу, чтобы разобраться в происшедшем.
Отец Бенигно посерьезнел, расправил сутану и шагнул ближе к центру скульптурного ансамбля Портика.
— Задолго до рождения Господа нашего Иисуса, до появления в мире первой христианской церкви, это место уже считалось священным. Кельты и даже жившие до них загадочные «морские народы» обратили внимание на эти холмы, привлеченные таящейся в них силой. Легенды доносят до нас сведения о гиганте, называвшем себя потомком Ноя по имени Тубал, который пришел сюда и объявил эту землю святой. Он воздвиг башню, чтобы обозначить самое священное место, и запретил жителям окрестных деревень приближаться к ней, кроме как для молитвы. Похожие колонны были построены по всему свету. В Иерусалиме. В Риме. На равнинах Уилтшира. В Париже. Это случилось за много веков до того, как они получили свои названия. Но всегда находились люди, приходившие к ним в надежде обратиться с их вершин к Богу и получить ответ. Затем настал черед другой башни, вавилонской, построенной с той же целью. И после ее разрушения Бог разгневался, и наступил потоп и крушение старого мира. Человечество впало в неведение и разврат. Люди забыли о том, чему они научились в тот золотой век, когда сыны Божьи делились с нами своими знаниями, и скоро у нас осталось лишь смутное воспоминание об этом, сохранившееся в старых мифах и священных книгах.
Отец Бенигно увлек меня в центральную часть Портика Славы:
— Эти башни, милая Хулия, вовсе не были капризом мистиков. Они действительно были предназначены для того, чтобы посылать сигналы за пределы Земли и добиваться ответа от Высшего Существа. Однако они могли быть использованы только в том случае, если у просящего был один материальный ключ, некий камень небесного происхождения, lapsis exillis, то, что называлось Граалем в Средние века, и один духовный код, зов, имя. В Сантьяго ритуал использования этих ключей в последний раз описывался в книге, преследуемой инквизицией, но знаменитой среди ведьм и еретиков, известной под названием «Гримуар святого Киприана». Считалось, что оригинал этого произведения спрятан где-то в этом соборе и прикован цепью. Но не буду отклоняться от темы. Все это символы, нуждающиеся в расшифровке. Наши предки прибегали к ним, потому что в их словаре отсутствовали слова, способные описать чудеса науки в золотом веке, в предшествовавшую потопу эпоху.
— К чему вы рассказываете мне все это, падре?
Дон Бенигно с трудом выпрямился.
— Все очень просто, Хулия. В некотором смысле тебе удалось преодолеть эти вековые ограничения. Для тебя символы превратились в реальность. Ты видела «говорящие камни». Ведущие в небо лестницы. И даже духов-посредников, направлявших твои шаги. Но при всем этом тебе следует узнать еще кое-что. Последнее. Нечто, что я могу показать тебе только в том месте, где начались твои приключения…
— Что вы имеете в виду? — забеспокоилась я. — Это то, что нашли армяне в ту ночь со стрельбой? Знак на вратах Платериас?
— Вовсе нет! Это было бы слишком, — улыбнулся священник. — Если я не ошибаюсь, из твоих
