особ. Гетман отправил на выборы Мазепу вместе с четырьмя полковниками, в том числе В. Борковским и Л. Полуботком[103], причем основное поручение давалось именно нашему герою[104]. Двойственность ситуации заключалась в том, что вторым кандидатом на должность митрополита был Лазарь Баранович, у которого с Самойловичем были нелады. Баранович и сам не поехал в Киев, и не послал никого из черниговской епархии[105]. Мазепа, как мы говорили выше, был близок с Барановичем, а с Четвертинским у него всегда оставались натянутые отношения[106]. Тем не менее именно ему поручил эту непростую миссию Самойлович. Несмотря на противодействие ряда духовных иерархов, 8 июля 1685 года митрополитом избрали Четвертинского.
Совместный успех гетмана и Голицына в деле переподчинения украинской церкви практически сразу был заслонен личной трагедией. У Самойловича умерли дочь, боярыня Шереметева, а также старший сын Семен, полковник Стародубский, с которым он связывал надежды на передачу булавы. Эти обстоятельства попытались использовать противники Мазепы. Особое положение у гетмана, быстрая и успешная карьера вызывали зависть и ненависть. Появляются подметные письма, составленные (как подозревал Иван Степанович) племянником Самойловича Михаилом Галицким. В доносе Мазепу обвиняли в том, что он отравил Шереметеву и Семена. А заодно писали, что и болезнь самого гетмана (у Самойловича были какие-то проблемы с глазами) была вызвана ядом Мазепы[107]. Несмотря на все свои усилия, Иван Степанович оставался на Левобережье «чужим», к тому же слишком «ученым», чтобы не вызывать подозрений.
Мы, наверно, никогда не узнаем, как Мазепе приходилось доказывать свою невиновность. Скорее всего, обвинения были слишком нелепыми, чтобы им поверили. Да к тому же его спасла сложившаяся ситуация, в которой его знания и опыт были нужны гетману. Дело в том, что у Самойловича возникают разногласия с главной линией внешней политики правительства Софьи — он выступает противником Вечного мира с Речью Посполитой.
Идея Голицына заключалась в том, чтобы добиться от поляков окончательного утверждения Андрусовского договора 1667 года, по которому Левобережная Украина оставалась за Москвой, а Правобережная — за Польшей. Голицын рассчитывал использовать тяжелое положение Яна Собеского, чтобы закрепить за собой Киев и получить в единоличное правление Запорожье (по договору 1667 года оно было в совместном правлении двух держав). На большее князь Василий не претендовал, так как своей целью ставил военный союз с Речью Посполитой против Порты.
Именно в этом вопросе он коренным образом расходился с Самойловичем, впрочем, как и со многими другими старшинами. Еще в феврале 1684 года гетман отказался послать своих представителей на переговоры с поляками, заявив, что «послать мне худых людей — ничего по них не будет; а послать добрых — и им непригоже за хребтом стоять»[108]. В ноябре того же года при встрече с думным дьяком Украинцевым Самойлович уже высказался категорически против войны с Портой. На рассуждения о защите православия гетман заявил, что молдаване «люди непостоянные, всякому поддаются». Может случиться, что король польский возьмет их себе: что ж, из-за них с ним ссориться?.. А Крыма никакими мерами не завоюешь и не удержишь[109]. Не менее безапелляционно отмахивался он и от рассуждения о союзе с цесарем и «христианскими государями», то есть о европейской Священной лиге, стать союзником которой мечтал Голицын.
В январе 1685 года в Москву был отправлен Кочубей с прошением добиваться сохранения за царями (следовательно, и за гетманом) Правобережья. На это было сухо заявлено, что перемирие с Польшей нарушать нельзя. Через год, 20 февраля 1686 года, в Москву приехал Мазепа вместе с гетманским сыном Григорием[110]. Миссия была тайной. В официальной инструкции Самойловича так и говорилось, что про вечный мир посланцы должны устно говорить при царском дворе «кому належит»[111]. Гетман в наставлениях своим послам высказывался не столько против самого Вечного мира, сколько против предполагаемой войны с Крымом и против закрепления за Польшей Правобережья. Можно не сомневаться, что Мазепа полностью разделял эту политику Самойловича и пытался донести ее обоснованность до московских воевод.
Мазепа и Григорий были и у московского патриарха Иоакима, который их «любезно принял», но ничего о цели своего визита они ему не сказали[112]. Самойлович позднее (явно греша против истины) уверял патриарха, что его сын приезжал исключительно с целью выразить благодарность царям — и ничего не утаивал[113].
Переговоры у Голицына шли трудно: 39 посольских съездов о границе только в 1684 году! Оппозиция имелась и в Боярской думе. В частности, против договора с Речью Посполитой высказывался Петр Иванович Прозоровский[114], сторонник Петра. Скорее всего, Нарышкины тоже были на стороне Самойловича.
Окончательные переговоры начались 24 марта 1686 года. С русской стороны их возглавляли В. Голицын и Б. Шереметев. 6 мая договор был подписан. Левобережье, Киев и Запорожье остались за Москвой. Брацлавщина и Киевщина превращались в нейтральную незаселенную зону, Волынь и Галиция отходили Польше, Подолье попадало под власть Турции. Договоры с Портой аннулировались, и Москва вступала в Священную лигу.
Российские историки обычно оценивают Вечный мир как большой дипломатический успех Голицына, польские — как свое крупное поражение, а современные украинские — как национальную трагедию Украины. Следует задаться вопросом: можно ли было заставить Яна Собеского (который, рыдая, подписал договор во Львове) пойти на еще ббльшие уступки и вырвать хотя бы часть Правобережья, на чем настаивал Самойлович? Ведь Собеский только что потерпел поражение в Молдавии и находился в тяжелом военном положении. Или, может быть, Голицын руководствовался исключительно стремлением стать «западным союзником», войти в Священную лигу и прослыть освободителем христиан? Шаткое положение фаворита, да и самой правительницы требовало выдающихся подвигов…
Самойлович был в ярости. Запретил служить в церквях благодарственные молебны по случаю мира, при всякой возможности высказывался негативно о договоре и о его возможных последствиях. В конечном счете Неплюеву было велено сделать Самойловичу выговор. Гетман испугался и просил прощения, которое формально было прислано, но в действительности Голицын еще больше затаил злобу на Самойловича за противодействие своим планам.
А что же Мазепа? Как относился к перспективе «воевать Крым» он, отлично знавший и польский и турецкий свет, лично общавшийся с местной знатью и знавший их традиции? Если брать во внимание дальнейшую политику Мазепы-гетмана, то он не верил полякам, мечтал о возвращении Правобережья и считал, что Крым завоевать нельзя, но воевать с Турцией и выйти к Черному морю — можно. В этом его мнение совпадало с мнением другого военного эксперта — Гордона.
Теперь следующим шагом после Вечного мира для Голицына должны были стать военные действия против Порты. Начинается первый Крымский поход. Возглавил его лично князь Василий.
Несмотря на то что некоторые историки склонны считать поход чуть ли не первым успехом русских царей на юге[115], в большинстве своем историография единодушна в своей негативной оценке. Современникам похода его провал тоже был очевиден. Де ла Невилль скромно упоминал, что Голицын «был более великим государственным мужем, нежели полководцем»[116]. Самойлович в своем отчете прямо писал о неудаче, а старшине говорил о «безрассудной войне московской»[117].
Прежде всего поход страшно затянули. Только в мае, в начале самого жаркого в степях времени, армия выступила в поход. У Голицына было 100 тысяч человек и еще 50 тысяч казаков присоединились с Самойловичем. Мазепа вместе с генеральной старшиной и полковниками тоже пошел в Крым. Татар так и не встретили, зато начался страшный степной пожар, от которого было невозможно дышать. Не было ни воды, ни травы для лошадей. Голицын был вынужден вернуться.
Ситуация была и без того напряженной. В Москве многие бояре были недовольны непомерным возвышением Голицына. Софья, по выражению Соловьева, была «сильно напугана» и искала возможность «прикрыть» своего фаворита, чтобы тот не возвращался с «позором» в Москву. Главным пунктом в выработанном плане стала попытка обвинить казаков и лично Самойловича в саботаже похода. Гордон писал: «Распространился слух, что казаки сами приказали или по крайней мере с допущения гетманского сами зажгли степи с целью помешать вторжению русских в Крым»[118]
