вот единственное, что сейчас его занимало, и больше он просто не мог ни на что обращать внимание.
– Ты сама замолчи! – орал он. И хотя вокруг столпилось столько жаждущих попрощаться гостей, Пенрод теперь видел только янтарные кудри Марджори и продолжал: – Ты бы сама постыдилась так разговаривать! Это тебе должно быть…
Но тут он заметил, что Марджори успела тихо уйти восвояси. Правда, Пенрод еще долго не мог успокоиться. Уже последний гость покинул праздник, а Пенрод все продолжал бормотать себе под нос: «Это тебе должно быть стыдно так разговаривать! В мой день рождения говорить такое!» Потом Пенрод заметил сосуд с лимонадом и кинулся утолять жажду. Это продолжалось до тех пор, пока лимонад не был выпит до капли.
Глава XXXI
ЗАПИСКА
Пенрод вышел во двор. Солнце спускалось за забор заднего двора, и окна дома, выходившие на эту сторону, отливали золотом. От них исходил такой резкий свет, что просто больно было смотреть. День рождения почти прошел. Пенрод вздохнул и извлек из кармана рогатку. Ту самую рогатку, которую ему вручила сегодня утром тетя Сара Крим.
Пенрод задумчиво поглядел на рогатку и натянул резину. Она хорошо пружинила. Убедившись в этом, Пенрод поддался искушению. Он нашел симпатичный камушек, вложил его в кусок старой кожи и выстрелил. Он целился в воробья, который сидел на ветке. Ветка находилась посредине между Пенродом и домом. Пенрод бы, наверное, попал, но тут его ослепил отблеск солнечного света, и он немного раньше отпустил резинку.
Вот так и получилось, что, вместо воробьи, Пенрод угодил в стекло. Звон получился громкий, и к своему ужасу Пенрод увидел за разбитым стеклом отца. Мистер Скофилд стоял с бритвой в руке и ловко уворачивался от осколков. Казалось, еще не отзвенело стекло, когда мистер Скофилд изрек убийственное по своей силе ругательство и кинулся на улицу.
Окаменев от неожиданности, Пенрод со сломанной рогаткой в руке ждал возмездия. Мистер Скофилд не слишком долго испытывал терпение сына. Несколько секунд спустя он предстал перед ним, и краска ярости, залившая его лицо, просвечивала даже сквозь густой слой пены.
– Что это значит? – заорал он, тряся сына за плечи. – Не прошло еще и десяти минут, как я сказал твоей матери, что, кажется, ты впервые в жизни хорошо себя вел. И вот, стоило мне пойти побриться к обеду, как ты решил запустить в меня камнем!
– Я не запускал в тебя камнем, – пробормотал Пенрод. – Я стрелял в воробья, но солнце светило мне прямо в глаза, а потом резинка лопнула и…
– Какая еще резинка?
– Вот эта!
– Откуда у тебя эта мерзость? Ты что, не слышал, как я тебе раз и навсегда запретил…
– Она не моя, – перебил его Пенрод, – а твоя.
– Что-о-о?!
– Да, папа, – смиренно ответил Пенрод. – Мне дала ее сегодня утром тетя Сара Крим. Она сказала, что возвращает ее тебе. Она говорит, что отняла ее у тебя тридцать пять лет назад. Она сказала, что ты убил ее любимую курицу. Она еще что-то тебе просила сказать, но я уже забыл, что.
– Да-а-а, – произнес мистер Скофилд.
Он взял в руки сломанную рогатку и задумчиво посмотрел на нее. Он еще долго так стоял, рассматривая эту реликвию, и взгляд у него был такой же, как и у сына. Потом мистер Скофилд повернулся и медленно побрел к дому.
– Прости, папа, – сказал Пенрод.
Мистер Скофилд в это время уже подошел к двери. Он кашлянул и, не оборачиваясь, ответил:
– Да, ладно, сынок. Разбитое стекло не самая большая беда!
Он удалился в дом, а Пенрод пошел к забору заднего двора и, усевшись на него верхом, принялся мечтать.
Через два двора на заднем заборе показалась еще одна фигурка:
– Привет, Пенрод! – крикнул дружище Уильямс.
– Привет, Сэм! – машинально ответил Пенрод.
– Ну, пока! – крикнул Сэм, соскакивая с забора. И уже снизу добавил: – Еше раз поздравляю тебя с днем рождения!
И тут под ногами Пенрода раздался жалобный лай, и он увидел, что с земли на него преданно взирает Герцог.
Последний луч солнца, подобно благословению, осветил оседлавшего забор Пенрода. Пройдет много лет, и иногда тихими солнечными вечерами он будет вспоминать этот вечер. Память снова воскресит и ощущение ласкового тепла, и фигурку мальчика на заборе, окутанную лучами заходящего солнца, и Герцога, восторженно глядящего на юного хозяина. Вспомнит он и то, как на соседней улочке под сенью дерева мелькнуло розовое платье и янтарные кудри, а потом перед самым его лицом пролетело что-то белое. Потом он услышал тихий смех и быстрые легкие шаги, которые все удалялись и удалялись.
Пенрод опустил голову и заметил, что между передними лапами Герцога лежит белая бумажка, сложенная, в виде колпачка. Когда он поднял и развернул записку, на нее вдруг упал еще один солнечный луч. И Пенрод прочел: «Ты у меня патрисающий мальчик».
РОДИТЕЛЯМ И НЕМНОГО РЕБЯТАМ
– Том!
Ответа нет.
– Том!
Ответа нет.
– Удивительно, куда мог
подеваться этот мальчишка!
Дорогие родители, с первой же страницы этой книжки вам, наверно, показалось, что вы узнали героя, которого вы так любили в своем детстве. Ну конечно, такой же американский городок, скучища в школе, воскресные проповеди, мальчишечьи проказы, недовольство взрослых. Что же, еще одно продолжение «Тома Сойера»? Только теперь героя зовут Пенрод Скофилд? Это так, и не так. Конечно, за 38 лет, которые разделяют «Тома Сойера» и первую книжку о Пенроде, мальчишки не так уже и изменились. Изменилось другое. Автор «Пенрода» в своем детстве уже читал книжку о себе, проказливом мальчишке, его трудных взаимоотношениях с миром взрослых, о том, как этот мир и понимает его и не понимает. Это дает Бусу Таркинтону совсем другую авторскую интонацию, другой взгляд на своего героя. Автор не просто пересказывает одну за другой проказы мальчишки, он любовно и шутливо комментирует их, и этот взрослый наблюдатель – выросший Пенрод – такой же герой книги, как и Пенрод – мальчишка. Это книга – воспоминание, это книга – напоминание самому себе, и нас, взрослых, она просит о том же – вспомните, приглядитесь к этому пареньку и поймите, почему он такой.
Когда Пенроду исполняется двенадцать, его старенькая бабушка поручает ему передать своему отцу
